Лев Соколов - Золотой конвой [СИ]

— Ты! — Взвизгнул от входа Гущин. — Ты сволочь! Что?! Помог тебе твой краском?! Его положил, и тебя положу!

— Предатель ты… Иуда сумашедший.

— Заткнись гадина! Заткнись!!! — В исступлении завопил Гущин. — Сука красная! Ты с ним!… Предателем!.. Меня!.. — Он вдруг прекратил в исступлении выкрикивать, и сказал уже спокойнее. — А ведь по голосу слышу, штабс-капитан. Отходишь.

— А ты… — Медлявский с трудом выдавливал слова. — Попробуй… войди… Я встречу…

— Ничего. — Гущин поежился от пронизывающего ветра. — Ничего. Я подожду. Пока ты сдохнешь.

И Гущин подождал. Прижавшись к скале так, чтоб его меньше кусал ветер. Часов у него не было, кто-то из банды стянул с руки, а он даже не заметил… Надо было как-то разметить время, и он начал произносить внутренним голосом первое, что пришло в голову. Знакомую молитву.

Он остервенело произносил, её раз за разом, отмечая количество повторов цифрами. Раз, три. Десять. Двадцать. Тридцать…. И наконец решил, достаточно. Терпеть больше было нельзя. Иначе его здесь доконает ветер. Пан или пропал! Оставив у скальной стены неразворотистую длинную винтовку, он вытянул взятый у мертвого краскома Наган, и пригнувшись вкатился в темный проход. Он прижался к стене, ожидая из глубины выстрела, готовый метнуться к другой стене, выстрелить сам. Но все было тихо. Тьма впереди его молчала. Он пошел во тьму.

Он пошел вперед, сколько позволял свет от входа. Наконец рискнул, и включил свой карманный фонарик. Плоский «Люцифер», выпущенный на Женевской фабрике, пережил обыск во внутреннем кармане, и сейчас залил светом уходящий вглубь ход. И в этот момент Гущин ждал выстрела. Но и сейчас не случилось. Люцифер освещал ему путь. Сгустившаяся, за границами света тьма, безмолвствовала.

Гущин отчаянно пошел вперед, пригнувшись миновал снизившийся потолок, и вышел к пещере. Луч света выхватил их темноты сапог Медлявского, и тут же — того самого. Медлявский сидел, привалившись к стене, по неживому скрючившись, и оплыв, все еще сжимая в руке пистолет. Гущин обогнул его по кругу, ткнул стволом Нагана, раз, другой. Пнул ногой. Тело скользнуло по стене, стали видны неживые, стеклянные глаза. Медлявский все еще сторожил Гущина. Возможно он так и не понял, что умер.

Гущин отбросил наган, и схватился за котомку Медлявского. Срывая пальцы размотал задубевший узел, распотрошил содержимое. Наружу полетело шмотье Медлявского, его идиотский дневник, карта… Есть! Перемолотое с хлебом сало было здесь! Спасен! Гущин алчно вертел в руках тряпицу, с застывшей на морозе глыбой сального помола. С трудом отковырял от сала примерзший сбоку отдельный кусок. Сунул его в рот, засосал, чувствуя, как ледышка морозит нёбо и десны, но оттаивает, отдавая питательный жир.

Бережно замотав помол обратно в тряпицу, и уложив в котомку, Гущин поднялся, и окинул пещеру лучом фонаря. В дальнем конце, блеснули тяжелым золотым отсветом грузные холмы. Гущин прекратил обсасывать сало и замер. Двинулся вперед. Снова остановился, не веряще водя лучом по золотым россыпям. Снова замер, осмысливая.

И захохотал.

Сбивчивый, воющий смех заметался по пещере, вернулся обратно, будто подхватили хохот неведомые голоса древних демонов из тьмы. А Гущин все не мог остановится. До тех пор, пока смех не перешел в отдышливый, полузадушенный вой зверя.

Наверх нам удалось забраться без происшествий. Недалеко от вершины, тропа перешла в своеобразный горизонтальный балкон.

— Отлично, — все как описано. — Довольно пробормотал Ваня. — Вот площадка, вот «окопчик», — он показал на полузасыпанную камнями выемку в скале. А вон там должна быть пещера!

Мы пошли за Иваном, и на другом конце балкона уперлись в груду камней.

— Похоже здесь, — предположил Иван, — и ухватившись, столкнул с груды насколько верхних мелких камней. Затем отвалил еще один, крупный. За ним обнаружилась темная пустота.

— Нашли! — Выдохнул он, и начал судорожно стряхивать с себя рюкзак. — Чего стоите, разбирать надо!

Мы сняли с себя рюкзаки и ружья, приставили их к дальней стенке балкона, и взялись за работу.