Макс Фрай - Так берегись [litres]

Я присел на корточки и некоторое время разглядывал рельсы – выглядят, как самые настоящие. И трава пробивается между шпалами, свежая и пожухшая вперемешку, словно они давным-давно здесь лежат. Наконец я осторожно коснулся рельса и ощутил твёрдый, всё ещё тёплый, как будто и правда весь день нагревался под солнцем, слегка вибрирующий металл.

А потом я услышал шум приближающегося поезда, увидел вдалеке слепящий свет сигнальных огней, предусмотрительно отступил на безопасное расстояние, стоял, смотрел, практически открыв рот, как будто не ждал его тут каждый вечер, а впервые увидел, чувствовал себя бесконечно счастливым и одновременно таким дураком, каким не был то ли с самого детства, то ли вообще никогда. Только этим, наверное, можно объяснить, что я не послал зов Джуффину и не выпалил, торжествуя, что первым додумался: «Оказывается, надо было не сидеть на месте, а гулять!» – хотя собирался, твёрдо себе обещал, что, если увижу поезд, сразу же свяжусь с Джуффином и его сюда позову. Всё-таки охота на это наваждение – наше общее дело, а не только лично моё.

Не то чтобы я вдруг передумал, сознательно решил уберечь свой поезд от шефа Тайного Сыска, у которого вечно одни вопросы безопасности на уме, а просто как-то не вспомнил. Я вообще ни о чём в тот момент не вспоминал и не думал, только стоял, смотрел и радовался, что у нас с поездом всё получилось: он остался, он существует, мчится по пустырю, как мне хотелось, и вот мы с ним наконец-то встретились, снова оказались в одной точке пространства в один и тот же момент. Я был рад его видеть и мог поклясться, что поезд тоже мне рад, как мог бы обрадоваться настоящий живой человек, встретив старого друга, который однажды в трудный момент его спас.

Всё это, честно говоря, здорово смахивало если не на безумие, то на морок; это, собственно, и был морок. Я на радостях позволил себе ему поддаться, но окончательно разум не потерял. Стоял, смотрел, ликовал, упивался красотой невозможного зрелища, но запрыгивать на подножку вагона, как в прошлый раз, совершенно не собирался. Забыл обо всём на свете, но как хреново мне было после прошлой поездки всё-таки помнил. И был твёрдо намерен больше никогда этот опыт не повторять.

На самом деле я даже не особо хотел снова кататься на поезде. Назвать искушение неодолимым уж точно было нельзя. Стоять, смотреть, вдыхать неповторимый, невозможный в этой реальности запах паровозного дыма, бессмысленно улыбаться и с детским энтузиазмом махать неведомым пассажирам, которые вряд ли могли разглядеть меня в темноте, оказалось совершенно достаточно. То есть я и без всяких поездок был счастлив, даже с избытком, сердце ныло от невозможности всё это счастье сразу вместить.

В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»

Я открыл было рот, чтобы ответить: «Спасибо, не стоит», – но в самый последний момент передумал. Потому что одно дело не соваться сдуру куда попало, и совсем другое – отказываться от внятного приглашения. В конце концов, легкомысленное любопытство, подстрекающее принимать все сомнительные предложения, которые посылает судьба, не только вечный источник проблем, но и одно из моих лучших качеств. Где бы я без него был. Уж точно не в Ехо, вот о чём нельзя забывать.

Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала – дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов – не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.

Поезд к этому времени ехал так медленно, что ухватиться за поручень и забраться на подножку оказалось совсем легко, но меня всё равно подхватили чьи-то руки, втащили в тёмный тамбур вагона, а потом вдруг обняли, так крепко и так тепло, с такой нежной ласковой силой, что я больше не мог считать происходящее наваждением. Умом теоретически понимал, что это и есть оно, но всё остальное моё существо как-то сразу поверило в реальность поезда и его пассажиров, по крайней мере, одной из них.