Макс Фрай - Так берегись [litres]

– Это пьянчугу так звали?

– Да почему же «звали»? Зовут. И будут звать ещё долго. Ты очень качественно вернул его к жизни.

– Чудом успел, – кивнул я. – Наш человек оказался. Отчаянный. Без тормозов.

– Среди пьяниц, нищих, бродяг и других горемык, не сумевших, или не захотевших справиться с жизнью, довольно много незаурядных людей. В том числе, потенциально талантливых магов, – заметил Шурф. – Не всем хватает удачи обрести судьбу соответствующего масштаба, особенно в поколении выросшем в Эпоху Кодекса, когда шансов начать всерьёз обучаться магии было мало, как никогда. Такие люди часто смутно чувствуют несоответствие выпавшей им судьбы потенциальным возможностям, не знают, что с этим делать и в отчаянии пускают свою жизнь под откос.

– Как знал, что пьяниц надо разыскивать в первую очередь.

– Да. Я бы то же самое посоветовал. И сэр Джуффин, уверен, с этого бы начал. Но ты нас опередил. Однако это выдающееся достижение не избавляет тебя от тяжёлой обязанности съесть всё, что лежит у тебя в тарелке. Со мной ты рассориться не боишься; собственно, правильно делаешь, нет смысла опасаться невозможных вещей. Но перспектива разбить сердце моему повару вполне реальна. Как всякий настоящий художник он никогда до конца не уверен в себе и тяжело переживает любой намёк на неудачу. Ты же не хочешь так несправедливо с ним поступить?

– Дырку над тобой в небе, ты хуже всех бабушек во Вселенной, – вздохнул я, потрясённый его аргументом.

– А почему именно бабушек? – удивился мой друг. – Я знаком с множеством женщин, у которых есть внуки. И ни одна из них не проявляет обострённого интереса к чужому режиму питания. Я бы, собственно, тоже не проявлял, если бы не крайняя необходимость. Кроме силы Сердца Мира на магию расходуется и наша жизненная энергия. А ты сегодня очень много колдовал.

– Кажется, я просто не хочу, чтобы мне становилось хоть сколько-нибудь хорошо, – признался я. – Такой ужас вокруг творится, а я, его настоящий виновник, буду спокойно жрать пироги…

– Я тебе уже говорил и могу повторить столько раз, сколько понадобится: ты не виновник, а просто участник событий. А то, что творится, – не ужас, а просто жизнь.

Шурф, конечно, был прав; он вообще в этом смысле совершенно невыносимый: какую бы на первый взгляд ерунду ни брякнул, всегда неизбежно оказывается прав.

К тому же я стремительно адаптируюсь к новым условиям. То, что вчера представлялось воплощённым кошмаром, назавтра оказывается просто новыми обстоятельствами. А ещё через пару дней я уже и не вспомню, что прежде было как-то иначе. Обычная жизнь.

В этой новой версии обычной жизни у меня даже работы не особо прибавилось, хоть шеф и грозил припахать меня так, что свет мил не будет. Но свет по-прежнему был мне мил. По крайней мере, по сравнению с Кофой и Кекки я выглядел почти бездельником – вот уж кто носился по городу, задрав хвосты. И все их агенты-осведомители тоже носились, чутко трепеща ушами. Потому что единственным способом отыскать Агатиных новых друзей, тщательно оберегающих её тайну, оказался обычный сбор сплетен. Если человек помалкивает о плохом самочувствии и не обращается к знахарям, одна надежда на его близких – что они будут жаловаться знакомым на упрямца, который в последнее время на себя не похож, но твердит, будто всё в порядке и наотрез отказывается от помощи. К счастью, даже одинокие люди одиноки не настолько, что о них сплетничать некому. Обязательно кто-нибудь да заметит неладное – сослуживцы, соседи, трактирщик, случайный собутыльник, преподаватель, вор, забравшийся в его кладовую, служанка, разносчик газет.

Поиски приносили неплохие результаты. Ну то есть как – неплохие. С моей точки зрения, как раз совершенно ужасные: я бы предпочёл, чтобы людей, отдавших силу Агате, оказалось гораздо меньше. А Кофа и Кекки находили всё новых и новых, почти каждый день. Джуффин беседовал с каждым лично, подробно объяснял, что случилось, потом появлялся я со своим Смертным Шаром, и жертва, получив просветление, уходила восвояси, унося с собой новенькую, с иголочки, восхитительную по контрасту с только что отступившей немощью жизнь. На самом деле, отличные получались представления, совершенно в моём вкусе. Если бы не гнетущее осознание собственной причастности к этим несчастьям, мучительное беспокойство за Агату, тоска по ней и неизбежная злость на неё, я был бы ужасно доволен своим новым занятием. А так просто говорил себе: лучше делать хоть что-то, чем ничего.