Макс Фрай - Так берегись [litres]

– Ты устал, тебе пора уходить.

Я привычно покосился на руки – они что, стали прозрачными? Опять?!

– Ты смешной, – улыбнулась Агата. – Сам устал, и сам же об этом не знаешь. Пока на пол не свалишься, наверное, и не поймёшь. А мне просто видно: ты стал слабее светиться. Как будто лампу накрыли платком. Это очень красиво, смотрела бы и смотрела. Но знаешь, ну её к чёрту, эту твою красоту. А то, чего доброго, вернёшься домой едва живой и станешь подозревать, что я изобрела какой-нибудь хитрый способ красть твою силу. А на самом деле ты просто не выспался. Или переполнился впечатлениями. Ну или просто очень не любишь писать.

– Терпеть не могу, – согласился я. – Оно же только со стороны выглядит просто, а на самом деле требует огромной концентрации, для меня это труднее всего на свете. – И запоздало удивился: – Надо же, оказывается, я с твоей точки зрения выгляжу как светильник! А чего ты тогда придиралась, как к обычному дядьке? И руки тебе не те, и глаза вдруг какие-то не такие…

– Ну так у меня к дизайну интерьера всегда были строгие требования, – невозмутимо объяснила Агата.

– Какой у тебя тут интерьер, такой у него и дизайн, – ухмыльнулся я, пряча в карман самопишущую табличку. – Для спального вагона второго класса, я считаю, вполне сойдёт.

Домой я вернулся на рассвете. Проспал почти до вечера, благо меня никто не будил. И проснулся таким счастливым и безмятежным, как будто всё ещё ехал в призрачном поезде. Но я в нём, конечно, не ехал, а лежал в своей спальне на втором этаже Мохнатого Дома. А поезд просто у меня был. Я имею в виду, что наконец-то ощутил его не проблемой и не обузой, не опасностью, не ловушкой, а просто одним из своих сокровищ, которых у меня, Агата совершенно права, гораздо больше, чем нужно одному человеку – но только при условии, что этот человек не я.

Я отдал Шурфу все записи; не стану говорить, будто ещё никогда в жизни не видел его настолько счастливым – видел. Но всего пару раз.

Таким образом, я был обречён и дальше записывать каждое Агатино слово, но ни о чём не жалел. Сам был рад, что у нас теперь есть эти записи, полагаться на мою память – гиблое дело, всё перевру по-своему. А так круто, как у Агаты у меня вряд ли получится. Всё-таки у неё совершенно особый дар сочинять.

Агата и сама была рада. Выслушивала переданные через меня благодарности, посмеивалась над собой – надо же, обрела-таки посмертную славу! Среди аж целых двух человек. Но с учётом того, что фанаты оказались великими колдунами из волшебной реальности, это серьёзный успех.

Как только за окном появлялось очередное видение, Агата нетерпеливо хватала меня за руку: «Смотри, что там! Твоему другу это понравится! Ай, ладно, ещё успеешь налюбоваться, лучше давай скорее пиши!»

Временами я ощущал себя секретарём сумасшедшего гения, свалившего на меня свою переписку, но ничего не имел против. Радикальная смена занятий – лучший отдых; по крайней мере так говорят. Но самое главное, в поезде я теперь почти постоянно был занят делом, из-за специфики моих отношений с самопишущими табличками – довольно напряжённым и непростым. Поэтому сам не заметил, как волнующие, пугающие и дразнящие самим фактом своей невозможности путешествия через несуществующие пространства стали – не то чтобы совсем уж рутиной, но вполне обычной частью моей повседневной жизни; иными словами, я к ним привык.

Я повесил расписание поездок на призрачном поезде в кабинете и ещё копию в спальне, на самом видном месте, чтобы уж точно ничего не забыть и не перепутать. И строго его придерживался, хотя иногда промежутки между визитами казались мне слишком длинными, а иногда наоборот, я бы предпочёл отдохнуть от поезда, Агаты и, самое главное, писанины ещё пару-тройку дней. Но сама по себе идея всецело оказываться во власти наваждения строго по расписанию была настолько красивой, что я твёрдо решил от неё не отступать.

Впрочем, «всецело оказываться во власти» это всё-таки изрядное преувеличение. Всякий раз, когда я находился в поезде рядом с Агатой, у меня по-прежнему возникало восхитительное чувство, будто я наконец-то вернулся домой, обрёл своё настоящее предназначение, и теперь так должно быть всегда, но оно тоже быстро стало вполне привычным, естественной составляющей моих регулярных поездок по абсурдному маршруту «новая городская ярмарка – полная неизвестность». Это ощущение мне нравилось, как нравятся все удовольствия, но, скажем так, душу я бы за него продавать не стал. И покидал Агату без особых сожалений, как только начинал понимать, что устал. Засыпать в её поезде я бы не согласился ни за какие коврижки, хотя не факт, что это действительно было опасно. Но проверять я не стал. Всё-таки поезд был не просто наваждением, а овеществлённым Агатиным сном – самым последним, в котором она умерла. А спать в чужом смертном сне – это, как по мне, даже звучит слишком сложно. Какое-то избыточное нагромождение тайных смыслов. Для настолько абсурдной комбинации я пока слишком простой и бесхитростный человек.