Карина Демина - Ловец бабочек [СИ]

А вот его бы побелить не мешало. И вообще в порядок привести, ибо поползли по потолку серые пятна сырости, штукатурка набрякла. В прошлым-то годе кусок ее на самую макушку пана Мимирова плюхнулся… ох и крику-то было.

Сначала крику.

После кляуз.

Объяснений… экспертиз, которые подтверждали, что Себастьян не злоумышлял убийства путем обрушения штукатурки на жизненно важный орган человека. Судебное заседание, вновь же. И преисполненный тихого смирения взгляд судии, который, вынеся решение вполне законное и разумное, вызвал на свою персону новый поток кляуз.

— На небеса мне еще рано, — пробормотал Себастьян.

— Все шутить изволите? — с того заседания пан Мимиров не то, чтобы подобрел, скорее осознал, что в кои-то веки воевода местечковый суду не боится, а потому решил измором брать, не иначе. — Вам еще до кабинета дойти надобно. Переоблачиться…

Он загибал пальчики, семеня за Себастьяном, перечисляя все те мелкие дела, на которые Себастьян потратит свое, честными налогоплательщиками оплаченное, время…

Раздражение росло.

А лицезрение добропорядочной горожанки панны Гуржаковой с дочерью, коию оная панна придерживала за локоток, не поспособствовало возвращению спокойствия.

— Себастьянушка, доброго утречка, — пропела панна Гуржакова на редкость сладким голосочком. Дочка ее, потупивши очи, пробормотала не то приветствие, не то проклятие.

Сегодня она выглядела особенно заморенной.

— Доброго… ко мне?

— И чего это к вам в служебное, заметьте, время девицы всякие являются? — брюзгливо поинтересовался Мимиров, окидывая панну Гуржакову настороженным взором. Впрочем, та, если кого и боялась, то точно не Мимирова.

— А что, нельзя? — поинтересовалась она, и в медвяном ее голосочке проскользнули опасные скрипучие ноты.

Отчет… отчет, еще недавно представлявшийся занятием найскучнейшим, вдруг обрел некую тайную привлекательность. А что, тихие бумаги, сиди, перекладывай, пересчитывай количество краж, разделяючи на карманные и квартирные… ограбления же… убийства, которые случались-таки, но большею частью по пьяному куражу…

— Вы по делу? — устало поинтересовался Себастьян.

— Конечно, — панна Гуржакова замахнулась на Мимирова ридикюлем. — А вы обождите…

— Я уже ждал!

Тот, не привычный к подобному обхождению, засопел. А оттопыренные округлые ушки раскраснелись.

— Ничего страшного, подождете еще, — отрезала панна Гуржакова. — И вообще, в приличном обществе дам принято пропускать вперед…

И ткнула зонтом в обширное брюшко Мимирова. Зонт был дамским, кружевным, но в руках генеральши гляделся оружием грозным. А может, сам ее вид, решительный весьма и явное, читавшееся в каждой резкой черте лица желание поскандалить, впечатлили Мимирова, заставив отступить.

Себастьян меж тем отворил дверь.

Распахнул.

Поморщился: на столе стояла белая коробка, перевязанная шелковой лентой. Коробка была высока, узорчата, а пышный алый бант не оставлял ни малейшего шанса, что оная коробка не привлечет внимания Мимирова. И тот, разом забывши про панну Гуржакову, проскользнул в кабинет.

От, лихо… поперед Себастьяна, от этакой наглости слегка онемевшего.

— Значит, подношения принимаете? — поинтересовался Мимиров, ткнув в коробку мизинчиком.

— Нет, — Себастьян дал мысленное обещание отыскать доброхота, который этакий подарочек ему оставил и лично объяснить, отчего новое начальство сюрприз не оценило.

— Как же… как же… — Мимиров дернул носом. — Сперва пирожные… потом коньячки… а там уж и конвертики… будьте уверены, я молчать не стану.

Вот в этом Себастьян совершенно не сомневался.

Сегодня же напишет кляузу в Познаньск. И про коробку злосчастную. И про коньячки придуманные. И про конвертики… хоть и вправду бери, чтоб не так обидно было.

— Вотан милосердный, — панна Гуржакова ткнула кляузника острым локоточком в бок, — да что вы за глупости тут вещаете! За между прочим, наш воевода честнейший человек.

— Не человек, — на сей счет у пана Мимирова имелось собственное мнение.

— Человек!

А вот панна Гуржакова оказалась не способна к восприятию каких-то там мнений, которые имеют наглость отличаться от ее собственного.

Дочка ее, просочившаяся в кабинет, воззарилась на Себастьяна. Смотрела она печально, обреченно даже, и он не выдержавши, взгляд отвел.

— Деточка, — панна Гуржакова опомнилась и, подхвативши дочь под локоток, подтянула ее к Себастьяну, подтолкнула и с такою силой, что девица едва не упала. Верней, упала бы, не подхвати ее Себастьян. — У тебя же дело к воеводе…