Ника Ракитина - Мое королевство. Бастион [СИ]

Толстуха тяжело опустилась на колено и поцеловала печать. Вернула грамоту гостю и указала на стул с резной деревянной спинкой.

— Рада приветствовать вас в Бастионе. То есть, в лицее для литературно одаренных детей, — поправилась она. — Комиссар.

Даль скользнул глазами по стенам: наградные листы в рамочках, медали… портрет государыни в простенке у Моны-Моны за спиной. Художник льстил тоже. Либо следовал парадным канонам позапрошлого века. Как в иконописи — фигура выше окружения, развернута на три четверти, но взгляд направлен прямо на зрителя. Императорские регалии, горностаевый плащ, и рука, опирающаяся на колонку: потому что трудно простоять несколько часов, позируя, в тяжелом парадном одеянии. И только глаза: карие, с золотыми искорками — совсем такие, как наяву.

— Я не требую особого отношения, Мона Леонидовна, — произнес он, словно выплывая из омута. — Наоборот, сделайте вид, что меня здесь нет. Инспектор попечительского совета, мелкая сошка без полномочий… Обои, краска… оценить ущерб.

— Но…

— Мона Леонидовна, я сделаю свои выводы и сообщу их вам. Работайте.

Крапивин вздохнул. Еще в столице он подозревал, что дело выйдет трудным. Правда, пока не знал, насколько.

Брыли дамы подозрительно затряслись.

— Но я же обязана проводить вас на место!

Даль свернул и спрятал предписание.

— Пусть этим займется управляющий вашим хозяйством. Или его помощник. Или даже вот этот молодой человек, что привел меня сюда. Мунен…

— Шишигин? Но… мы не пускаем туда детей!

Гость потер переносицу.

— Ну, хорошо, на ваше усмотрение.

Директриса определила Далю в сопровождающие белобрысого парня из обслуги — Иола Кайлу. Был он вял и немногословен, но исполнителен, и на постороннее гостю отвлекаться не позволял. Потому, дойдя до нужного места — круглой башни над обрывом в самой высокой части монастыря, Крапивин сообщил, что далее в его услугах не нуждается.

— Но Мона-Мона мне велели, — канючил парень. Даль ткнул пальцем в валун с плоской вершиной:

— Сядь здесь и жди. Я тебя на обратном пути заберу. Да, ключи…

Иол засопел и снял с пояса связку на массивном кольце, годящемся на браслет великану.

Крапивин решительно содрал с полукруглой, утопленной в стене дверцы печати и вставил ключ в скважину, по бородке прикинув нужный. Замок сердито заскрипел, но поддался. Комиссар облизал пострадавший палец. Кинул последний взгляд на Иола и окрестности — полого спускающийся холм отсюда был, как на ладони: с красно-кирпичными и белыми зданиями, гармонично вписанными в рамки пышной зелени. Позеленевшие шатровые крыши, золотые кораблики-флюгера в ярком синем небе; ветер, разом прохладный и теплый; ароматы соли и увядающей травы… Даль поймал себя на ощущении, что не хочет входить в темноту башни за спиной. Она навевала жуть.

— Послушай, Иол, — на камне как раз хватало места двоим, и Даль уселся вполоборота к парню, подбрасывая связку ключей на ладони. — А ты видел пожар?

— Угу.

— С самого начала?

— Не.

Он поерзал и неохотно добавил:

— Спал я. Я не то что некоторые. Так за день уработаюсь — не до посиделок.

Даль отметил и недовольный тон Иола, и эти «посиделки», вознамерясь расспросить об этом позже. Любой людской коллектив — всегда клубок ненавистей, любовей, ревностей и интриг. Сочетание явного и тайного. Особенно, школа. Особенно, школа закрытая. И даже у такого дремучего парня, как Кайла, есть своя ниточка в этом клубке. Главное, потянуть осторожно, чтобы не порвалась.

— Что же тебя разбудило?

— Бумкнуло. И словно кровать тряхнуло.

— То есть, — Крапивин резко подался вперед, — взрыв был?

— Говорят, молния в шпиль грохнула. И до резервуаров с маслом добралась. Маяк тут раньше был.

Иол замолчал и засопел, должно быть, поражаясь собственному, такому длинному, рассказу.

— Так, хорошо, а дальше?

— Все бежали, и я бежал.

«Все кричали, и я кричал».

— А над деревьями пламя.

Ревет, как в доменной печи, оранжевыми и алыми полотнищами, черным дымом рвется кверху сквозь крышу… Лопаются от жара черепица и стекло в редких окнах; трещат перекрытия. Мечутся, пожирая съедобное, клубки огня.

Но если все началось с молнии, гореть должно было сверху, и у них оставалось несколько минут, чтобы выбежать. Почему никто не успел?!

Резервуары с маслом? Еще бы бочки с порохом придумали!

Когда подбирали место под лицей Создателей, тут излазили все и вся, прощупали каждый метр стены, сверяясь со старыми планами, со старожилами, с легендами… Театр внизу был, фанерные декорации, сухие, как порох… А наверху жилище воспитателя, опального мэра Эйле, писателя, Создателя абсолютного текста — Халецкого Александра Юрьевича. Сана, Санечки, общего солнышка.