Lutea - Амортенция [СИ]

А ей бороться становилось всё трудней — воздуха в лёгких перестало хватать, перед глазами начало темнеть, онемение разлилось по конечностям. Марионетка ослабила хватку.

— Ты можешь надолго задерживать дыхание, — холодно констатировал Сасори.

Анко невольно поморщилась. Ей вспомнилось, как Орочимару-сенсей на одной из тренировок заключил всех троих своих учеников в водяные тюрьмы и не отпускал, пока они не оказались на грани потери сознания. «Ты можешь дольше всех задерживать дыхание, Анко-чан», — прошипел он, когда Анко и её товарищи немного пришли в себя. Точно так же, как Сасори сейчас, отстранённо отмечал наблюдение.

Судя по мрачному удовлетворению во взгляде, Сасори понял, что попал в цель.

— Как Змей ещё тебя проверял? — он подошёл ближе; с каждым его шагом Анко всё отчётливей ощущала, что на этот раз разозлила кукловода по-настоящему. Блеск. — Про Джуин я знаю, но ведь наверняка было что-то до этого, верно? Так что же, Анко? — Сасори сузил глаза. — Он связывал тебе руки и бросал со скалы? Оставлял в лесу, полном дикого зверья, с подавленной чакрой и одним только кунаем в руках? Использовал на тебе новый яд и приказывал терпеть, наблюдая за его проявлением?

— Хм, я запуталась: ты сейчас об Орочимару говоришь или о себе? — прохрипела Анко и через силу кашлянула, но упрямо продолжила: — Помнишь тот случай, когда меня ранили кентавры, а ты, хотя и сделал противоядие, долго не давал мне его, а в конце ещё насильно поцеловал?..

Она рассчитывала, что Сасори, наконец, не выдержит, перейдёт к каким-нибудь активным действиям — уж очень паскудная была последняя неделя, чертовски хотелось сильных эмоций! Но его лицо неожиданно вновь стало почти спокойным, приняло задумчивое выражение. Затем Сасори негромко спросил:

— Он лишил тебя невинности и в физиологическом смысле?

Анко уставилась на него, старательно изображая возмущение.

— Вообще-то, мне было тринадцать, когда он ушёл из Конохи, так что…

Сасори прикрыл глаза — всё прекрасно понял.

— Что ж, твоя ненормальность вполне объяснима, — наконец произнёс он, и его голос был не совсем таким, как обычно, — с оттенком искренности, человечности. Удивительное преображение; вот только собственная победа над его самоконтролем сейчас вовсе не радовала Анко. Она опустила глаза, постыдно от кукловода их пряча. Грёбаное прошлое; когда же оно перестанет так задевать?..

— Так ты трахнешь меня сегодня или нет? — спросила она резче, чем хотела. — Если нет, то я пойду.

— Куда и как? — Сасори взял себя в руки быстрее и убрал из голоса и взгляда любые оттенки искренности. Да, таким он Анко нравился определённо больше. — Или моя марионетка тебе не мешает?

— Немного спектр возможных действий сокращает, а так ничего, — Анко поёрзала, насколько это было возможно, и демонстративно облокотилась спиной на куклу, положила голову ей на плечо.

С закаменевшим лицом Сасори подошёл ближе и остановился напротив Анко, которую марионетка опустила к самому полу, вровень с кукловодом. Он между тем неуловимым движением извлёк из рукава сенбон и провёл им по незащищённой шее куноичи — у той дыхание перехватило от того, как остро это было, опасно. И точно переходило границу того, что можно счесть разумным.

Если подумать: одно движение. Одно движение — вот и всё, что сейчас отделяет Анко от смерти. Единая блажь, шальная мысль, простое желание увидеть чью-нибудь смерть, возникшее у Сасори, — и жизнь Анко оборвётся.

Они оба понимали это, но относились по-разному.

Анко облизывала губы, ловя кайф от того, как близко к краю стоит сейчас — в такие моменты особенно остро ощущается жизнь! Даже лучше, чем на поле боя, где адреналин подстёгивает к действию, движению, уклонению от атаки — у тренированных мышц на это рефлекс, они не могут иначе. Но сейчас, когда кристально очевидно, что сопротивление бессмысленно, более того, желание оказать его сознательно задавлено, каждый орган чувств, каждая клетка тела цеплялась за то, что может секунду спустя ускользнуть: ощущение жизни. От этого трясло, это заводило. Отчаянно хотелось сделать чувства ещё острее.

Взгляд Сасори был отрешён, словно присыпан пеплом — такой чаще можно увидеть у Итачи, когда тот размышляет о вечном. Впрочем, Анко не сомневалась, что именно на вечности сейчас сосредоточены помыслы кукловода — на его холодной философии, что лишь нерушимая статика истинно прекрасна, что в мире совершенства нет места мирской суете. Размышлял ли он, не сделать ли Анко, так податливо раскинувшуюся перед ним в объятиях им же контролируемой куклы, частью вечной красоты? О да, определённо…