Lutea - Пятна на солнце [СИ]

С самого детства Тобирама знал: старший брат особенный. Знал не потому, что об этом говорили в клане и ворчливо повторял отец — он ещё сетовал матери, что одарённый старший сын удручающе не удался характером. Нет, Тобирама сам это чувствовал: чем-то его ани-чан неуловимо не такой, как прочие. И дело даже не в чакре, хотя она у Хаширамы невероятно мощная, живительная и такая яркая, что Тобирама долгое время не решался активировать при брате продвинутые сенсорные техники — боялся, что та его часть, которая улавливает чакру, попросту ослепнет, как могут, не выдержав слишком сильного света, глаза. Потом, конечно, он пришёл к выводу, что подобного произойти не может, но это — позже.

Всегда мысливший рационально, с ранних лет приучивший себя Тобирама знал, что должен делать: наблюдать, собирать информацию, анализировать. Однако чувства, те, что не подвластны логике, говорили: «Это же ани-чан». Странный, но аргумент. Потому что старший брат в любом случае — лучший, самый-самый, и неважно, что странный и не такой. Это был единственный случай, в котором Тобирама всецело положился на чувства. Ведь солнце по имени Хаширама было таким замечательно светлым, тёплым и ярким.

— Нам нужно заключить мир с Учихами.

Слишком упёртый вид, слишком горящий взгляд. Плохо.

— С чего вдруг? — спросил Тобирама, хотя знал: идея живёт в старшем брате уже давно. И всё равно просто уступать не собирался.

— Оба клана обескровлены, — вздохнул Хаширама, плавно махнув рукой в сторону свитков на рабочем столе — мол, не веришь мне, почитай донесения. — В то время, пока мы сражаемся друг с другом, прочие кланы, те же Хьюга и хитрые Нара, забирают себе миссии, которые могли бы достаться нам. Если так пойдёт и дальше, мы с Учихами либо перебьём-таки друг друга, либо вымрем от банального голода на фоне безденежья.

— Ты намеренно сгущаешь краски, — строго констатировал Тобирама. — Подобное длится веками — и ничего, Сенджу до сих пор живы, — он сложил руки на груди. — Однако я согласен с тем, что нужно обратить больше внимания на прочих. Нара подвинуть довольно легко — достаточно подбросить компромат на них Инузука, те давно ждут повода спустить собак, с тех самых пор, как Нара обошли их в выслуживании перед дайме. С Хьюга, конечно, будет сложнее. Однако не забывай: Учихи в таком же положении, что и мы. Очень удивлюсь, если они ещё не начали продумывать план, как устранить конкурентов за миссии.

В том, что разведка Учих не дремлет, Тобирама не сомневался: он уже больше десяти лет сражается с шиноби, который ею теперь заправляет. Не понаслышке знает его находчивость и талант делать подлости.

Хаширама недоверчиво вскинул брови.

— То есть, предоставить им решать наши проблемы ты готов, а заключить перемирие — нет?

— Не перевирай, — отрезал Тобирама. — Эти проблемы не только наши. Так сложилось, что сейчас они у нас и Учих общие. Зачем тратить собственные силы на то, что враг сделает для себя, попутно принеся пользу нам?

Громко фыркнув, Хаширама поджал губы и совершенно по-детски надулся — вот только взгляд не вязался с выражением его лица.

— Говори, что хочешь, Тобирама, но я пошлю Мадаре письмо с предложением мира.

Как младший и опасался: на самом деле Хаширама уже всё решил. Этот разговор — не совещание с братом, а вызов для отдачи приказа. Вот только какого? Написать за него послание Учихам он не попросит. Что тогда?

— Ты правда думаешь, что Мадара не проигнорирует твоё новое предложение, как поступил с предыдущей тысячью?

— Не проигнорирует, если на этот раз к свитку будет прикреплён хвост Изуны.

Тобирама шире распахнул глаза. Так вот оно что…

— Шантаж? — решительный взгляд брата не оставлял сомнений, но Тобирама всё же дождался кивка старшего. — Ани-чан, это на тебя не похоже.

— Знаю, — вновь кивнул Хаширама. — До последнего не хотел идти на это, но другого выбора нет — я хочу прекратить клановую войну. При этом Изуна не должен — слышишь, Тобирама: не должен — пострадать больше, чем потребуется для его захвата. Что до Мадары… уверен, он поймёт — побесится, конечно, но поймёт. Он желает того же, что и я, но из-за гордости не признается. Я дам ему повод протянуть руку.

Его слова пропитаны пылом, а открытое лицо Хаширамы притягивает, заставляет хотеть положиться, поверить в него, безропотно последовать, куда он укажет. Но не только лицо играет роль. Чакра Хаширамы тонким-тонким слоем обволакивает собеседника, осторожно воздействует, подталкивая, — интересно, ани-чан замечает это? Хотел бы Тобирама знать… и в то же время — нет. В этом отношении всё осталось, как было в детстве: нечто в душе противилось самой идее углубляться в анализ. Возможно, это — его эгоистичная боязнь разочароваться в идоле-брате, сияющем, как солнце. Наличие пятен на котором с годами стало очевидно.