Владимир Корчагин - Женщина в черном

— Какой ужас! А младенец?

— Что младенец?

— Ты же сказал, они ехали в роддом.

— А-а, вон ты о чем. Этого я не знаю. Ну, умер, наверное, и младенец, раз такое случилось.

— Это необязательно.

— Да, бывает, конечно, иначе. Но в городе ни о каком младенце разговора не было. Да ты спроси об этом у Инги. Она точно знает, есть у нее брат или сестричка или нет.

— Она сказала, что живет только с дедом и теткой.

— Так о чем говорить? Значит, схоронили и младенца.

— Да, видимо, так. А ты мне вот еще что скажи. Что за монахини разгуливают здесь прямо по академгородку?

— Как что за монахини? Разве ты не знаешь, что у нас тут неподалеку, как раз по дороге из академгородка, приютился женский монастырь?

— Настоящий женский монастырь? — удивился Никита. — Давно?

— Чуть не с петровских времен.

— И до сих пор действует?

— Еще как действует! Лет десять назад там, говорят, всего десятка полтора монахинь оставалось. А ныне, я слышал, их за сотню перевалило. Да и сам монастырь — стены, как в хорошей крепости, по углам — башни, в воротах решетка кованая, церкви куполами блестят!

— Ты был там, что ли?

— Внутри не был. А снаружи видел не раз. Могу и тебе показать.

— Нет, пока не стоит. Не до этого сейчас. Но разве монахиням разрешено выходить из монастыря?

— А почему бы нет?

— И они могут зайти в любой дом, скажем, в дом академика Гридина?

— Конечно, в любой. А в дом Гридина тем более. Он же сам в церковь ходит.

— Ну, после того, что произошло с его сыном и невесткой…

— Да, не каждому судьба преподносит такой «подарочек»! А может, и поделом…

— Не говори так, Олег! Страшнее несчастья не придумаешь. Можно представить, как все это пережила Инга. Да и сам академик. Ведь отец Инги, как я понял, был его единственным сыном.

— Да. Тогда все жалели старика. Но если он даже после такой трагедии не отказался прекратить свои чудовищные эксперименты, то, сам понимаешь…

— Так ты говоришь, что истинную сущность этих экспериментов не знает никто?

— Сейчас да. Но тогда всем было ясно, что он работает над проблемой генной инженерии.

— Человека?

— Не важно кого. Важен принцип. Достаточно создать минотавра, чтобы потом сфабриковать супермена.

— Ну, это как сказать. И потом, были соответствующие публикации Гридина, его официальные выступления на эту тему?

— Эк чего захотел! Гридин не так глуп, чтобы раскрывать все карты.

— Тогда на каком основании сотрудники института потребовали прекращения его работ — только потому, что они касались генной инженерии?

— Я не знаю, чем обосновывали свое требование сотрудники института иммунологии. Но именно отсутствие публикаций и публичных выступлений Гридина лишний раз подтверждает их правоту. Мне лично абсолютно ясно, что если бы в работах Гридина не было ничего предосудительного, то он не прятал бы их от научной общественности. А поскольку он до сих пор продолжает работать втихомолку…

— Ну, знаешь, так можно утверждать, что ты, например, со своей установкой можешь вызвать чуть ли не всемирный потоп только потому, что нигде не опубликовал еще результатов своих экспериментов.

— Скажи лучше, что ты перестал отличать черное от белого, попав на крючок внучки академика, — не остался в долгу Олег. — А кстати, почему бы тебе не расспросить обо всем этом саму Ингу? Уж она-то, наверное, знает, над чем работает ее дед.

— Что касается «крючка», — спокойно ответил Никита, — то будем считать, что я не слышал этой глупости. А о том, над чем работает сейчас академик, я, конечно, Ингу расспрошу. Если не завтра, то в самое ближайшее время.

Но назавтра Инга снова не появилась в библиотеке. Не пришла туда и на другой день. И к концу без конца тянувшегося дня, мучимый тревогой и сомнениями, Никита решил снова пойти к знакомой даче на окраине академгородка. Нет, он не надеялся на встречу с Ингой. Это было бы слишком большим счастьем. Просто он не мог оставаться больше в бездействии.

Однако калитка гридинского особняка, как и ожидал Никита, оказалась плотно замкнутой, и из-за высокого забора не доносилось ни звука. Постояв на пустынной улице несколько минут и решительно не зная, что делать дальше, он двинулся было обратно к университету, но тяжелая калитка вдруг скрипнула и раскрылась.

«Неужели она?» — все в Никите так и встрепенулось в радостном предчувствии. Он сейчас же бросился назад. Но в проеме забора показалась массивная фигура мужчины неопределенных лет и более чем неопределенной наружности: дряблое, морщинистое лицо его поросло редкой седой щетиной, крупный приплюснутый нос, лоснящийся от пота, являл собой всю гамму фиолетово-красных тонов, маленькие бегающие глаза, казалось, притаились под лохматыми насупленными бровями. Одет он был, несмотря на жаркий день, в грубый шерстяной свитер, поверх которого болтался явно снятый с чужого плеча поношенный пиджак, на ногах незнакомца были стоптанные кирзовые сапоги, на голове — старомодная кожаная кепочка блином с пуговкой. Мужчина был заметно навеселе, но, увидев Никиту, сразу нахмурился и смерил его откровенно враждебным взглядом.