Генри Олди - Нюансеры

— Входите тесными вратами…

Ножей Клёст не любил. На дело брал револьвер, а то и два. Но здесь — особый случай. Раз беса свинец не берёт, на серебро вся надежда. На серебро — и на помощь Господню. Бес не один? Жидом больше, жидом меньше. Туда и дорога бесовскому прихвостню!

Клёст подобрался, намереваясь кошкой выметнуться из-за сарая, всадить заветный ножик в тугую адову плоть.

— Пойдёмте, Константин Сергеевич. Ещё рыбки закажем?

— Торо̀питесь, Лев Борисович?

— Холодно здесь. Не нравится мне погодка…

— Всё-то вам шуточки…

Уходят!

Пять шагов до дверей.

Успею!

Догнать, прыгнуть на спину. Зажать рот, полоснуть по горлу…

В затылок хлестнуло ледяным ветром. По хребту пробежало стадо знобких мурашек. Мише было хорошо знакомо это чувство. Не раз оно спасало ему жизнь.

Опасность!

— Он, — выдохнул Костя, шалея от удачи.

Гастон прятался за дровяным сараем. Сбоку было хорошо видно, что его поганая морда неумело перевязана, как если бы Гастона мучил гнилой зуб. Дальше, на чёрном дворе ресторана, возле помойки, точили лясы двое ветошников: один жид, а другой вроде приличный. На кой их занесло-то сюда, к помойке?

— Пасёт их! Зуб даю, пасёт…

Костя обернулся, приложил палец к губам, показал дружкам рукой: укройтесь, мол! Как ни странно, его послушались — даже Сипарь с Ломом. «Ну хорошо, — лихорадочно размышлял Костя. — Гастон пасёт ветошников, мы — Гастона. Что дальше? Думаешь, брат Филин, Гастон тебя к своей хазе приведёт? Накормит, напоит, в баньку сводит?! А вдруг он тебя на ходу срисует? Или до ночи за ветошниками шляться будет, а потом в темноте сдёрнет — ищи-свищи!»

На плечо легла тяжёлая лапа Сипаря. Притянув Костю к себе, громила зашептал в самое ухо, брызгая жаркой слюной:

— Вяжем гастролёра, понял?

Костя молча кивнул.

— Как по спине хлопну — рви к нему.

— Повяжем ли? Начнёт орать, набегут из кабака…

— Гурьбой навалимся! — пообещал Сипарь. — Скрутим — и к Лютому.

Костя не очень понимал, как они будут тащить скрученного Гастона через весь город к Лютому, но на всякий случай кивнул во второй раз. Связываться с Сипарём — себе дороже.

Как-то дотащим, ладно.

Ветошники тем временем решили вернуться в ресторан. Гастон привстал, подобрался. Догнать их хочет? Зачем?! Хлопок Сипаря прервал Костины горькие думы, чуть всю душу не вышиб. Миг промедлив, Костя рванул к зловредному Гастону, но поскользнулся, упал на колени. Его обогнал Ёкарь. Позади, отстав на шаг, тяжко топали Сипарь с Ломом.

Гастон обернулся: глаза бешеные. Рожа небрита, перекошена, изо рта слюна капает. Скаженый! С разбегу Ёкарь прыгнул на него, взвыл, покатился прочь, расплескивая грязь. Бедолага скулил и зажимал ладонью щёку, располосованную до голых зубов. Серебристый взблеск в руке Гастона отливал закатным багрянцем.

Перо! У Гастона перо!

— С-сука!

Костя потащил из кармана тяжёлый «Smith&Wesson». Револьвер упирался, цеплялся за одежду. Наружу он не хотел. Костя тоже не очень-то хотел, да выбора не было.

Сипарь с Ломом крались к Гастону, словно два кота — к третьему; обходили справа и слева, насколько позволяла узкая кишка двора. Оба осторожничали: сесть на перо никому не улыбалось. Сипарь тоже достал нож, перехватил острием к себе. Он прятал клинок за предплечьем, держа руку на отлёте. Лом громко хрустнул костяшками, вставил пальцы в прорези свинцового кастета.

— Изувечу, — пообещал Лом. — Как бог черепаху!

Гастон качался на полусогнутых, пластал ножом воздух. «Не подходи! — криком кричала его поза. — Зарежу!» Ёкарь скулил на земле, раздумав воевать. Когда Сипарь с Ломом были уже готовы наброситься, Гастон вдруг развернулся другим боком, вскинул левую руку. Полыхнуло, шарахнуло. Сипарь шатнулся, выронил нож, схватился за грудь.

Между пальцами хлестнула кровь.

— Шпейер [76] Револьвер ( жарг .). ! Братва, у него шпейер!

— Я Миша Клёст, бью до слёз!

Лом попятился. Гастонов револьвер убедительно смотрел ему в лоб.

Дурея от возбуждения, Костя что было сил рванул упрямый «Smith&Wesson». Карман треснул, подкладка — тоже, револьвер наконец высвободился. Костя выпалил, не целясь, и заорал от восторга: пальто Гастона брызнуло красным. Гада скрючило, скособочило, и тут кто-то толкнул Филина в грудь. Не сильно и толкнул, паскудник, но Костя улетел далеко, так далеко, что и сам удивился.

Свадьба? Точно, свадьба!

— Гуляем, хлопцы!

Длиннющий стол. Белая скатерть. Столешница ломится от закусок. Гусь с яблоками. Кулебяка с печёнкой. Вареники горами. Пироги. Поросёнок с кашей, с хрустящей корочкой. Сало, колбаса. Казанки с дымящейся картошкой. Господи боже, не оставь нас милостью своей! Самогон, опять же. Море самогона! И водка. Не абы какая, «Смирновская», казенная. Медовуха. Сладкий церковный кагор. Бутылка того вина, что с пузырьками. Издали в нос шибает, даже пить не надо.