Генри Олди - Нюансеры

Церковь! Надо в церковь. Потому и оплошал, что в храм Божий не зашёл! А ведь хотел же, собирался… Сейчас Миша был свято уверен в том, что хотел и собирался. Зачем? Ножик освятить, что тут неясного?!

Тогда уж бесу точно кирдык.

Ближе к собору бесовские нагромождения, испоганившие город, сошли на нет. По ступеням Миша поднимался уже беспрепятственно, истово крестясь на ходу. Обедня закончилась, но сегодня, в день воскресный, в церкви всё равно было не протолкнуться. Да и можно ли толкаться? Храм Божий — не базар, тут следует вести себя чинно. Люди двигались медленно, как рыбы в стоячем пруду, старались не топать, не шаркать; ставили свечи, шёпотом читали молитвы, крестились, кланялись, переходили от одной иконы к другой…

Боль в боку пела дуэтом с болью в истерзанной щеке. Славный вышел дуэт: нутряной бас диакона и пронзительный контртенор певчих на клиросе.

— Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный…

Миша влился в благоговейное кружение, потерялся в нём, забыл, кто он, где он, зачем он. С трудом опомнился, лишь оказавшись перед чашей со святой водой, водруженной на мраморный постаментец. Глянул по сторонам — не интересуется ли кто? Шагнул к чаше, взмолился о помощи, опустил в чашу нож. Не вытирая, сунул в карман. Развернулся идти прочь, случайно поднял взгляд….

Икона. Богоматерь с младенцем. Пресвятая Дева Мария — точь-в-точь Оленька! Те же черты, поворот головы, грустная улыбка, сострадание в глазах.

Застыл Миша соляным столбом.

Время? Что такое время? Кто его придумал?!

Затекла левая нога. Он пошевелился, машинально перенеся вес на правую, чтоб не упасть. Моргнул с удивлением. Ему спешить надо, дело закончить, а он… Вышел из собора: смеркается. Сколько ж он перед Оленькой простоял? Куда теперь идти, где искать проклятущего беса?

Ноги понесли сами — вверх по улице, в сторону Ветеринарного института. Почему туда? Оставьте, не ваше дело. Раз ноги несут, значит, так надо. И глаза туда же глядят, только видно плохо.

Ну да, сумерки.

Билетные будки у входа в Университетский сад пустовали. Одна из калиток была открыта, сторож отсутствовал.

— Славлю Господа по правде Его, — возгласил Клёст седьмой псалом. — И пою имени Господа Всевышнего!

«Знак, — понял он. — Приглашение».

Голый мартовский сад ничуть не походил на Эдемский. Но Миша понимал: это оттого, что бес ещё жив, топчет землю, пакостит, искушает. Сгинет пакостник — снизойдёт благодать, станет сад райскими кущами. И лишь от него, Михаила Суходольского, зависит: бывать тому или не бывать. А до тех пор каштаны и клёны будут тянуть измождённые руки к мглистому небу, и воцарится серая пустыня, где вместо шёлка травы — грязь да слякоть, и аспидные решётки оградят сад сей от жаждущих…

— Вот, нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь…

Замер, прислушался.

Шаги? Точно, шаги. Теперь главное — не оплошать.

Ближе, ближе.

Клёст осторожно выглянул из-за шершавого узловатого ствола. Когда и спрятаться успел? Прищурился, всматриваясь до рези, до песка под веками в сумеречные кляксы. Из теней соткалась долговязая фигура. Лица̀ не разобрать, но Миша сердцем чуял: он, адов выкормыш!

— Рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил…

Освящённый нож лёг в ладонь, как родной.

«Семь шагов, — загадал Клёст. — Семь — счастливое число».

— …злоба его обратится на его голову…

Пять. Шесть. Семь.

— …и злодейство его упадет на его темя!

Ангелом возмездия вылетел Клёст из-за дерева. Схватил, скрутил, прижал нож к горлу. Больше никаких разговоров! Одно движение — и потечёт на землю чёрная кровь, воняющая серой. На землю, в землю, под землю, в саму преисподнюю, где тебе и место!

— Да прекратится злоба нечестивых, а праведника подкрепи!..

Кричит. Кто кричит?

Бес?

Женщина кричит. Почему — женщина? Откуда?

Зонтик летит. Кружевной, летний. Бахрома по краю.

Надо ловить.

Как ловить, если нож? Если бес?!

Бес.

Нож.

Зонт.

Бросил Миша нож. Зонт важнее.

Едва пальцы вцепились в резную рукоять зонтика — воссияло солнце в летней бирюзе небес. Оделись каштаны в зелёную кипень, украсились душистыми свечками соцветий. Восстал из грязи травяной газон, накрыл чепуху ярким одеялом. Летний сад, Петербург. Знакомая аллея, знакомое дерево, о которое Миша ободрал руку, ловя Оленькин зонтик. Скамейка…

В ноздри хлынули ароматы: цвет липы, каштанов, фиалок…

Фиалки?!