Леонида Подвойская - Максим

– Четверть кончается. И год.

– Переведут без экзаменов. Выведут средний. Все равно напрягаться тебе долго нельзя будет. Так что отдыхай и выздоравливай. Мы еще с тобой обстоятельно поговорим на эту тему, – пообещал профессор, уже стуча по конечностям его соседа.

– Угощайтесь, угощайтесь. Мне все равно много пока нельзя. Да, а как меня до этого кормили? Кололи? – спросил Максим у медсестры.

– Да, первых несколько дней кололи, а потом потихоньку из ложечки кормили. И ничего, глотательный рефлекс утрачен не был. Правда, давали только жидкое или пюре, тоже совсем жиденькое. Так что сейчас смотри, никакого мяса раньше времени.

– Вот я и говорю: угощайтесь. Почему это Чапай такой злой? – поинтересовался Максим.

– Кто? – не поняла толстушка. Максим уже выяснил, что зовут ее Светлана, и, чтобы кое-что выведать, пригласил на отцовские конфеты.

– Ну, Василий Иванович ваш…

– Не надо так, – серьезным тоном упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. – Он не злой. Просто он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не все подвластно даже ему. Наверное, умрет бедняжка. Хотя надо надеяться и бороться до последнего, – спохватилась она, тяжело вздохнув. – А потом, после операции, – разговор с родителями. Соври, успокой, что все нормально, а вдруг раз – и все. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали все возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать – тотчас же с инсультом, уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев его фамилия. Знаешь такого? Представляешь, завтра приедет, а дочь…

– Пушкарев… Значит, она… – ошарашенно прошептал Максим.

Он хорошо знал эту девчонку – синеглазую красавицу Анюту. «Анютины глазки – цветочек из сказки», – сочинил он когда-то в рифму и, написав эти слова на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное, хотя она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от ее более взрослых ухажеров. Было это в детстве, три года назад, поэтому теперь почти забылось. После они никогда не общались и, кажется, об этом не жалели. И теперь она… ее… Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости.

– И что с ней теперь? – спросил Максим.

– Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп… но тебе ведь нельзя волноваться!

– Ну расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже все и рассказали.

– Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу – трепанация, а затем… – и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.

– Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.

– А вся медицина на латыни.

– И что, нет шансов?

– Неизвестно. Травма мозга очень серьезная, несовместимая с жизнью… почти.

– Но только «почти»?

– Все может быть. А даже если выживет, будет инвалидом. Паралитиком…

– Зачем тогда вообще жить? – выдохнул Макс.

– Не знаю, – вздохнула медсестра. Ей было всего двадцать два, она тоже не представляла себе, зачем жить, не имея возможности двигаться. – Ну все, спать. Будет мешать сосед – позовешь меня, я на дежурстве.

– Спасибо, спокойной ночи.

– И тебе спасибо. Выздоравливай.

Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось? Максим и не пытался. В окно светила луна, в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано зацвевшей сирени. Наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать – тоже. Гнетущая тоска охватила сердце. Хочешь не хочешь, а когда-то придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразиться… да ладно, неважно, как это называется! И не в том дело, что она не с ним. Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков… Лицо его вдруг залилось краской от давнего воспоминания, он подумал: «И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, что втроем, ну она-то здесь при чем?»

И вот теперь она рядом умирает. А он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается? А как? Да хоть как-нибудь, надо попробовать!

Не совсем осознавая, что делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом, – то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо, все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомых нам больницах, успешно игнорировались. Не усидел на месте и дежурный врач – засел в ординаторской с дежурным хирургом. Типа: «Ну и что? В конце концов, в случае чего аппаратура сразу даст знать и сюда, а мне отсюда – пару секунд. И ва-аще…».