Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Так значит, опять виртуальный бумеранг? — спросил Редькин одновременно с ужасом и восторгом в голосе.

— Что-то вроде, — солидно кивнул Майкл, прихлебывая из высокого стакана и хитро кося глазом.

— Мудрите вы, ребята, — заметил Паша скромно.

— Да нет, — сказал Майкл. — Мир виртуален в своей основе. Все связано в нем невидимыми нитями, и это главное. Вот вам пример. Мы же теперь хорошо знаем всю эту разгоновскую историю, и мне очень странно, что Тимофей ни разу не задумался, откуда в тайнике, не открывавшемся с декабря девяносто пятого года, ну уж во всяком случае с марта девяносто шестого, когда в квартиру въехала семья Редькиных, откуда в этом тайнике появились страницы разгоновского текста, написанного сильно позже. Я тут по телефону специально спрашивал Мишку, когда именно он лазил на Монблан, настоящий Монблан в Шамони, в Альпах, а он возьми да и брякни мне сдуру: мол, в апреле девяносто седьмого. Потом прикусил язык и понял, к чему я клоню. Тогда я прямо спросил, и он — туда-сюда, туда-сюда, ну и свернул разговор. Вот так, брат! Короче, как и кто подкинул тетрадку с новыми текстами в тайник у вас в квартире, даже КГБ не знает… Тем более, что квартира-то специфическая: дети, внуки, коты, собаки, я же знаю, у вас пусто никогда не бывало. Даже хваленая служба ИКС не может объяснить, как это случилось, а я могу. Мир — огромный компьютер, и переписать в нем файл из одной директории в другую — не проблема, если знаешь путь и владеешь соответствующей программой. Вот кто-то и переписал этот файл — из Берлина в Москву. А подброшенные тетрадки здесь совершенно ни при чем.

— Бред какой-то! — поежился Паша.

— Не бред, — сказал Редькин, вновь истово уверовавший в теорию Майкла.

— Давайте накатим ещё по маленькой, — предложил Гольдштейн, — а то как-то вдруг холодно стало.

— Давайте, — согласился Вербицкий.

Разгонов вернулся в отстроенный дом в Берлине и спокойно продолжал писать свой роман, переводя его теперь на английский. На русском служба ИКС и вместе с нею Шактивенанда очень не рекомендовали издавать его даже за границей, а уж в Москве — тем более. Ну, и что оставалось делать? Доверить перевод кому-то Мишка не хотел, да и поупражняться в языке представлялось ему крайне интересным. Он вновь отошел от дел ещё сильнее, чем прежде. Он совсем перестал понимать смысл этих дел. Ментальный бармалей выскользнул из рук как соленый грибок из-под вилки, выскользнул, упал на пол и закатился в какую-то грязную щель, из которой доставать его было не только лень, но и элементарно неаппетитно. Грейв действительно пропал напрочь. Залег на дно. Словно опять умер, только теперь уже по-настоящему.

Хотя с чего ему было умирать? Никто в него не стрелял серебряными пулями, осиновыми кольями никто не шпынял… Глупость какая-то! Разгонов не мог и уже не хотел понимать всей этой чертовщины. Он, например, так и не понял, почему ему не сообщили сразу в Дубай по телефону о мистически перелетевших из Берлина в Москву текстах. Тополь разводил руками на этот вопрос, Верба посылала очень далеко, а мудрец Анжей философски заявлял: «Так было надо».

«Да пошли вы все в баню!» — думал Разгонов. И для себя он решил, никого не пытаясь убедить в этом (какой смысл убеждать в чем-то сумасшедших?), что тетрадки было все-таки две. Первая оставалась в Москве. Вторую он взял с собою в Берлин, вписал в неё новые тексты, тетрадку выкрали, подбросили в тайник в квартире Редькина — тоже мне проблема! Ну и все. Белка, правда, утверждала, что тетрадка эта до самых последних дней перед отлетом в СНГ и Эмираты валялась в Айхвальде где-то в кладовке, аккурат рядом с обогревающим агрегатом. В общем, когда агрегат рванул, искать рядом с ним тетрадку было уже смешно, и эту гипотезу ни опровергнуть, ни доказать никто не мог. Разгонов на всех допросах-расспросах отвечал, что не писал своих текстов от руки дважды, однако теперь он уже и в этом не был уверен, просто предпочитал выкинуть все из головы, тем более, спустя время, когда острота проблемы ушла и, быть может, ушла навсегда…

Гуру Шактивенанда посокрушался некоторое время, мол, такой шанс упустили, идиоты! Кого он называл идиотами, оставалось не совсем понятным, сценарий-то всего действа был по большей части его собственный, значит, сам Анжей и получался центральным идиотом. Но, что поделать, не вышло — так не вышло, повезет в другой раз.

— А будет он, этот другой раз? — допытывалась Верба, все ещё мечтающая прочесть дискету Сиропулоса.