Лорен Бьюкес - Зоосити

Клянусь, я до сих пор чувствую эту вонь, несмотря на отбеливатель. Стоило ли дело тысячи рандов? Даже и близко не стоило. Проблема в том, что для нас, машави, то есть наделенных даром, наш дар — не столько работа, сколько призвание. Тебе не дано выбирать, какой у тебя будет талисман… И какие новые способности у тебя появятся.

По пути я заношу связку ключей в магазин по продаже сотовых телефонов — точнее, в квартирку наверху, потому что сам магазинчик еще заперт. Владелец магазина, камерунец, так мне благодарен, что обещает скидку на эфирное время в виде премии. Из-за его ног выглядывает малышка, одетая в розовый пушистый костюмчик медвежонка; она хватает отца за ноги пухлыми пальчиками. Я догадываюсь: ей дали поиграть ключами, она грызла их, а потом ей надоело играть, и она вышвырнула связку на улицу в час пик. Такая работенка стоит пятьдесят рандов. Для меня привычное задание, и выполнить его оказалось несложно. По опыту я знаю, что старушки вроде миссис Лудицки встречаются редко.

Я иду по Эмпайр, через Парктаун, прохожу мимо бывшего Йоханнесбургского колледжа. Из некоторых проезжающих машин мне враждебно гудят. Я показываю им средний палец. Я не виновата в том, что они живут в своих изолированных пригородах и еще не привыкли к виду зоолюдей. Хорошо, что пока Килларни не обнесли высоким забором с колючей проволокой наверху… Пока.

До дома миссис Лудицки еще два квартала; надо повернуть с Оксфорд-стрит, подальше от плотного потока машин, вызывающего у меня головную боль, которая сдавливает виски так, будто в голове засел термит. И вдруг я чувствую, как нить слабеет.

Ленивец в ужасе взвизгивает и цепляется за меня; его длинные когти впиваются в кожу до крови.

— Знаю, приятель, знаю! — шепчу я на бегу. Сжимаю в кулаке лежащий в кармане холодный металлический ободок, как будто надеюсь подзарядиться от него. Чувствую почти незаметную пульсацию, но нить распутывается.

Мы с Ленивцем еще ни разу не теряли нити. Даже когда потерянная вещь как будто находилась вне пределов досягаемости. Однажды рукопись одного начинающего писателя развеяло в парке Эммаренция-Дам, и все же я по-прежнему чувствовала связь, идущую от него к каждой странице. А сейчас у меня возникло такое чувство, будто между кольцом и его владелицей отсыхает пуповина.

Рядом с подъездом миссис Лудицки я вижу карету скорой помощи и полицейский фургон, на фоне серой стены крутится красно-синий проблесковый маячок. Ленивец негромко хнычет.

— Все хорошо, — говорю я, задыхаясь, хотя совершенно уверена: ничего хорошего меня не ждет.

Слившись с толпой зевак, я вздрагиваю, когда меня вдруг берут за локоть.

— Что с вами, дорогуша?

Видимо, мне совсем плохо, потому что я не заметила в толпе странную парочку — тощую и долговязую женщину, похожую на ангела с огромными черными крыльями, и низкорослого толстячка с мальтийским пуделем, выкрашенным в нелепый оранжевый цвет — в тон шарфику у мужчины на шее. Толстяк и задал мне вопрос. На нем дорогие очки и безукоризненный костюм — складка на брюках острая, как челка у него на лбу. Его Пудель бросает на меня скучающий взгляд и нехотя виляет хвостом. Не скажу, что я в восторге от Ленивцев, но, по крайней мере, меня не наделили живым ершиком для туалета! Или грифом — я сужу по жутковатой лысой голове, которая качается вверх-вниз за плечами у тощей дылды и время от времени ныряет под крыло.

Возраст и даже в каком-то смысле пол дылды определить трудновато. Я бы дала ей от тридцати двух до пятидесяти восьми лет. Голова у нее почти лысая, как после химиотерапии, редкие пряди черных волос липнут к черепу. Брови у нее тонкие, выщипанные в ниточку. А может, она нарочно старается выглядеть пострашнее? На дылде тонкие серые рейтузы, заправленные в сапоги для верховой езды, а сверху — белая рубашка с закатанными рукавами. На груди крест-накрест кожаные ремни. Наверное, портупея предназначена для Птицы, сидящей у нее на спине.

— Что здесь случилось? — спрашиваю я у коротышки с шавкой.

— У-бий-ство! — театральным шепотом отвечает он, прикрыв рот ладонью. — Убили старушку со второго этажа. Ужас! Хотя я слышал, что она потрясающе хорошо сохранилась!

— Полицейские что-нибудь сказали?

— Пока нет, — отвечает дылда неожиданно низким, хрипловатым голосом, какой бывает у джазовых певиц.

Она говорит с каким-то восточноевропейским акцентом — то ли русским, то ли сербским. При звуках ее голоса Птица перестает чистить перья, и над плечами женщины нависает длинная шея с бородкой, как у индюка. Птица кладет морщинистую голову дылде на грудь; длинный острый клюв метит ей в бедро. Я присматриваюсь. Нет, у нее не Гриф — Марабу! Дылда нежно гладит Марабу по пятнистой голове — так можно гладить ребенка или любимого. Она так похожа на свою птицу, что я тут же окрестила ее Марабу.