Евгения Грановская: Иероглиф смерти

– Я куплю шампанского, – объявил Глеб.

– Хорошо. Только мне не хочется ничего готовить.

– Не надо ничего готовить, – отрезал Глеб. – Я привезу с собой все, что нужно.

У Маши на глазах выступили слезы, чему она немало удивилась. Она вытерла их рукой и спросила дрогнувшим голосом:

– И пирожные?

– И пирожные. Выберу для тебя самые вкусные!

– Отлично. – Ей снова пришлось вытереть выступившие слезы. – Только приезжай быстрей, ладно?

– Ты же сказала, через два часа, – удивился Глеб.

– Да. Прости, я забыла. До встречи!

Она отключила связь, потому что больше не могла сдерживать слезы.

Она проплакала полчаса, выплакивая из себя всю скверну последних дней, которая вошла в нее, как зараза, и отравляла ей жизнь. А потом, вдоволь наревевшись, пошла приводить себя в порядок.

Она вошла в ванную комнату и стала наполнять ванну горячей водой. А потом, когда ванна наполнилась, с наслаждением погрузилась в горячую воду. Ароматное мыло и мягкая мочалка помогли ей смыть весь ужас прошедших дней.

Нанежившись в ванне, она вытерлась пушистым полотенцем.

Потом она долго перебирала одежду, раздумывая над тем, что надеть к приходу Глеба. Ей хотелось быть красивой. В конце концов Маша выбрала темно-синее платье, облегающее ее тонкую фигурку. Талию подчеркивал блестящий черный пояс, а лиф был украшен россыпью маленьких страз, похожей на созвездие. Платье было дизайнерское, купленное на часть страховой выплаты. Стоило оно фантастических денег, но Маша не жалела, поскольку отлично знала, за что платит.

Надев черные лакированные туфельки, она вспомнила, что нужно заняться макияжем.

Боже, как давно она не чувствовала себя женщиной!

Закончив с макияжем, Маша критично, но не без удовольствия оглядела себя в зеркале. Она осталась довольна увиденным.

Последний штрих – сбрызнуться духами.

Духами…

Непонятно почему, но при мысли о парфюме в душе у Марии неприятно засаднило. Что-то такое завертелось на самой кромке ее сознания, какая-то мысль или какое-то ощущение?

Запах… Она вдруг вспомнила запах. Сладкий аромат парфюма, исходивший от тела Ирины Романенко. Только парфюм, и больше ничего. Никаких других запахов. Маша вспомнила, как это называется. Дизосмия. Да, именно так. Странное расстройство, порожденное тем, что мозг отказывается воспринимать некоторые запахи. Некоторые… но не запах парфюма.

Аромат был немного приторный и очень навязчивый. Ирина Романенко?.. Нет, не только. Потом, спустя какое-то время, Маша сталкивалась с этим ароматом снова. Но где?

Маша чувствовала, что вот-вот вспомнит, нужно только сосредоточиться, отвлечься от всего постороннего.

Приторный, навязчивый аромат… Странный выбор для мужчины…

И тут она вспомнила. Вспомнила лицо, голос, аромат дорогого парфюма. И стихи, которые она слышала и раньше, но которые теперь, в свете произошедших событий, звучали пророчески-зловеще.

– «Нюренбергская есть пружина, выпрямляющая мертвецов…» – прошептала Маша. И с досадой проговорила: – Черт! Он был в курсе. С самого начала. Он все знал!

Звонок в дверь заставил Машу вздрогнуть. Она вскочила со стула и бросилась в прихожую. Глеб! Сейчас она была рада, что он пришел раньше, чем они договорились.

Оказавшись перед дверью, Маша быстро открыла замок и, улыбаясь от радости, распахнула дверь.

– Здравствуйте, Мария Александровна!

Человек, стоявший перед ней, вежливо улыбнулся. Черные волосы его были мокрыми от дождя. Маша удивленно подняла брови:

– Ты?

До ноздрей ее донесся запах парфюма. Слишком приторный и слишком навязчивый.

– Боже…

Он шагнул в прихожую и схватил Машу. Она попыталась вырваться, но попытки оказались тщетными – платок с эфиром лег ей на лицо, ноздри, и легкие Маши кольнуло холодом, а в следующую секунду она потеряла сознание.

Он снял перчатки, рубашку и майку, после чего тщательно, с мылом, вымылся до пояса. На полке он нашел дезодорант и обработал себя им, с удовольствием вдыхая нежный запах. Он был очень чистоплотен. Когда ему не удавалось вовремя принять душ, он чувствовал себя неуютно и почти впадал в депрессию. Мылся он всегда очень тщательно, словно хотел смыть с себя невидимую пленку ночных страхов и кошмарных снов.

Побрившись бритвой Марии и втерев в лоб и щеки ее крем для лица, он вытерся ее полотенцем, а затем оделся и снова натянул перчатки.

Когда он вернулся в комнату, Мария уже пришла в себя. Она великолепно смотрелась – распростертая на столе в своем темно-синем обтягивающем платье, с разметавшимися светлыми волосами, тонкая и хрупкая, как подросток. В этой женщине чувствовалась порода. Так же, как в Эльзе.