Джонатан Мэйберри - Шерлок Холмс и гринбрайерский призрак

Глаза Гримби горели, он с трудом удерживался от торжествующей улыбки.

— Откуда у вас эта информация?

— Мне сказали.

— Сказали? Кто, мадам? — покровительственно уточнил он.

— Моя дочь, сэр.

Теперь уже Гримби улыбнулся открыто.

— Ваша… покойная дочь?

— Да, сэр.

— Правильно ли я понимаю, что ваша мертвая дочь каким-то образом передала вам эту информацию?

— Да, моя дочь рассказала мне, как она умерла.

Присяжные в один голос охнули. Престон мог бы выразить протест сейчас, но он совсем утратил самообладание, смирившись с тем, что дело уже проиграно.

— Прошу вас, мадам, продолжайте. Каким образом она вам это сказала?

Миссис Хистер встретилась взглядом с Гримби.

— Ее призрак пришел ко мне во сне, сэр.

— Ее призрак? — воскликнул Гримби. — Во сне?

Из галереи прозвучал серебристый смех и даже несколько присяжных улыбнулись. Престон так сжал кулаки, что побелели костяшки, в то время, как Холмс, сидевший с другой стороны от меня, не отрывал взгляда от лица миссис Хистер.

Гримби открыл было рот, чтобы что-то сказать судье, но миссис Хистер оборвала его.

— Вы можете смеяться, сэр. Вы можете все смеяться, наверное, для вас это смешно. Молодая женщина умирает ужасной смертью, очень сильный человек задушил в ней жизнь, сломав ей шею. Кому-то это может показаться смешным, — смех в зале стих. — Моя дочь была хорошей девочкой, прожившей нелегкую жизнь. Да, она делала ошибки. Мистер Гримби был достаточно любезен, чтобы разобрать подробно каждую из них. Да, она родила ребенка вне брака, а ведь мы знаем, такие вещи немыслимы, такие вещи никогда ни с кем не происходят.

Ее горечь нагнетала атмосферу в зале заседания.

— Мистер Гримби проделал свою работу отлично, он уничтожил доброе имя моей дочери, одновременно опровергая малейшие доказательства вины Траута. Может быть, большинство из вас уже сделали выводы и решили освободить Траута Шу, — она сделала паузу и бросила взгляд на Холмса, и мне показалось, что она ему кивнула… или нет? — Закон не позволяет мне рассказать то, что я знаю о жизни мистера Шу и его делишках до того, как он появился в Гринбрайере. Поэтому я не стану говорить о нем. Мистер Гримби попросил меня рассказать, откуда я знаю о подробностях смерти дочери, и я вам расскажу. Я расскажу вам о том, как моя дорогая Зона приходила ко мне в течение четырех темных ночей. Как призрак приходила она в мою комнату и стояла у моей постели, как испуганный ребенок, который бежит к единственному человеку, любящему его безоговорочно и навсегда. В течение четырех ночей она приходила ко мне, и от нее веяло могильным холодом. Сам воздух вокруг меня, казалось, застывал и мое испуганное дыхание тревожило призрака. Да, мне было страшно. Жутко страшно. Я не суеверная женщина. Я не стучу по дереву и не бросаю соль в глаза дьяволу через левое плечо. Я жительница гор из округа Гринбрайер. Простая, практичная деревенская женщина. И все же я лежала в постели, окруженная ледяным воздухом, а рядом стояла тень моей убитой дочери.

Она говорила, а в зале воцарилась поистине могильная тишина.

— Каждую ночь она будила меня, а потом рассказывала снова и снова, как она умерла. И как она жила. Как она жила в эти последние месяцы, в качестве жены Эдуарда Траута Шу. Она рассказала мне про бесконечные побои из-за пустяков. Из-за его безумной ревности — например, когда она ответила поклоном на приветствие какого-то джентльмена. Он ловко выбирал, куда и как ударить так, чтобы не оставить никаких следов, которые могли быть видны выше воротника или ниже рукавов. Моя дочь жила в аду. В постоянном страхе, постоянном опасении обидеть этого агрессивного человека. А потом она рассказала мне, что произошло в тот страшный день. Траут Шу пришел домой на обед в компании кузнецов, и когда он обнаружил, что еда еще не готова, (ведь он пришел на два часа раньше, чем обычно), то разозлился и схватил ее за горло. Она рассказывала, что его глаза сверкали, как у чудовища, а его руки были твердыми и несгибаемыми, как железо, с которым он так много работал. Он не просто душил мою дочь, — он сломал ей шею. Когда я решилась заговорить, когда я осмелилась попросить ее показать мне, что сделали его руки, Зона повернула голову в сторону. Сначала я подумала, что она отвернулась от ужаса и стыда за то, что случилось… но она поворачивала голову влево, все дальше и дальше… Все дальше и дальше, пока голова, под хруст сломанных костей шеи, не повернулась вокруг своей оси. Если что-то может быть более ужасным, более неестественным, более страшным для человеческого сердца, не говоря уже о разбитом сердце скорбящей матери, то я не хочу знать, что это могло бы быть.