Ящики не поддавались никак. Сюда бы нашего кузнеца, или того, кто имел ключ от их замков, а не семнадцатилетнего мальчишку, не имеющего ни знаний, ни силы, чтб взломать их. Драгал качнуло с борта на борт – бездна выплюнула струю излучения, но не прицельно: впору ложиться и вспоминать всю прошедшую жизнь, но…
Видимо, он был прижат ящиками к самым перилам, а теперь, когда они сдвинулись из-за прошедшего впритирку огненного плевка, стал виден. Мужчина. Нет, не так – человек. Человек на корабле драконьеров . Немыслимо, невозможно, нереально и, тем не менее – это так. И это равноценно тому, как если бы не наступило утро.
Никто и никогда не запрещал людям путешествовать через Бездну. Кроме Бездны. Если человеку необходимо – ни опасности, ни высокая плата, ни страдания не остановят его. Ничего, кроме верной смерти. Бездна была этой смертью… И никто, никогда не дерзал вступить на борт драгала – кроме драконьеров.
Но этот человек… его убила не Бездна. Я видел останки нескольких бедолаг, накрытых выплеском излучения на обрыве – тела их были обезображены, обожжены, изъязвлены страшными ранами. Мне трудно даже представить, в каких муках они умирали. А этот мужчина умер по-человечески: светлая кожаная куртка была порвана в нескольких местах и покрыта засохшей кровью, правую щёку пересекла тонкая царапина, обезобразившая строгие черты.
Пульса не было, сердце не билось, кровь давно высохла, но его лицо хранило выражение человека, идущего к намеченной цели, не завершившего нечто важное. Упорное, упрямое… Если у человека есть душа, то она, наверное, ещё рядом со своими бренными останками – не может мертвец сохранить такое выражение. Не может и точка.
Мужчина посмертной хваткой сжимал что-то, какой-то льдисто посверкивающий кулон – из кулака тянулась тонкая металлическая цепочка. Было бы правильно, наверно, попробовать забрать у погибшего то, за что он так крепко держался, но что-то удерживало меня от этого шага. Кощунство такого поступка? Едва ли…
Я не боялся – мёртвых боятся разве что дети, но мне было как-то не по себе. Если весы качнутся в одну сторону, противовес обязательно потянет в другую. За преступлением всегда следует наказание, даже если человек не понимает, что это наказание, и за что оно ему.
Я стоял над мёртвым, чьё лицо казалось смутно знакомо, а волосы так же белы, как мои, на палубе раненного драгала, сам ожидая неминуемой смерти, и колебался, чего-то ждал.
Льдистый, синий просверк… Я уже видел его где-то. Где? Память сопротивлялась, отказываясь вытаскивать из своих глубин казавшиеся ненужными сведения, но, в конце концов, сдалась и я вспомнил.
Это был тот самый день, когда Кемаль отбил меня у банды деревенских пацанов, с удовольствием тузивших не прошеного гостя прямо посреди деревенской улицы. Неудивительно, что я постарался запихнуть это воспоминание в самый тёмный чулан и поплотнее захлопнуть дверь. В тот день я впервые попал в деревню, увязавшись за Стихвой, впрочем – нет, это теперь она Стихва, тогда она была для менямамой. Единственной, прекрасной и самой лучшей мамой в мире, который был прост и понятен.
Она не разрешала мне ходить в деревню, ни самому, ни с ней, но как каждый нормальный ребёнок, я был очень любопытен. К тому же мало понимал, что такое запрет, и какое наказание может последовать за ним. Я отправился следом за ней, чтобы нарваться на банду таких же малолетних пацанов. Вот только уже сбившихся в стаю и сообразивших, что всем скопом можно побить пришлого, чужака.
Кемаль растащил орущую, вопящую, размазывающую местами сопли и слёзы, а местами и кровь, кучу-малу, шлепками и подзатыльниками разогнал всех по домам. Я остался сидеть на дороге, в пыли, и молча плакал – от обиды и злости. Какое-то время он рассматривал меня, потом протянул руку и помог встать, и отвёл домой. Он стал моим первым взрослым другом, да и вообще – другом, и так я познакомил его со Стихвой. И заодно узнал, что я найдёныш, а моя самая лучшая мама в мире – вовсе не моя мама. В этот день я впервые увидел кристалл – кулон, висевший на простой металлической цепочке. Этим же вечером Стихва открыла сундук, достав кулон. И очень сухо рассказала, как нашла меня на краю, на обрыве – орущего младенца, закутанного в какие-то лохмотья, с этим кулоном на шее. Потом она убрала его обратно в сундук, положив на самое дно, и сказала, что на какое-то время я должен о нём забыть, пока не вырасту. И я забыл.
– Так и будешь стоять или всё-таки возьмёшь кулон?
Читать дальше