Алёна Тихонова - Гексаграмма - Рыцарь-алхимик

Вдали, как старухи, которым на старости лет жизнь без трубки с ядрёным куревом не мила, дымили и чадили заводские трубы – дюжина, толстые, красные, будто ржавые, но Вагрус лазал туда в детстве и знал, что это их естественный цвет. С тех пор он и кашляет, как простуженный, только не излечиваясь всеми этими дурацкими круглыми таблетками, ни красными, ни белыми, ни зелёными, а больше здесь, в трущобах, никаких нет. Ещё и малыши с ними играют. Один притворяется больным, а другие его этой дрянью пичкают. Если не помер – значит, всё прошло удачно. И не спрячешь ведь, сопливые проныры от горшка два вершка ухитряются всюду найти. У Вагруса так младший брат был – и не стало. Только и запомнилось, что ныл вечно да находки из пустых районов, те, что поменьше, вроде пуговиц да напёрстков, клянчил. Вот же как бывает, а? Родился человек, рос, а тут оп – и тело одно, без дыхания, без разума, и то закопали. И хорошего про него толком ничего не скажешь, так как ничего не совершил. И зачем появлялся на свет? Вагрус, впрочем, не вполне глупым вышел у маменьки, а, значит, и отлично понимал – с ним самим дела ничуть не лучше обстоят. Такой же он, лишний и неприкаянный.

Болезнь ушла, но следы её, возможно, не изгладятся никогда. Вымерли целые кварталы, и такие, как Вагрус и как его преследователи, промышляли именно тем, что раздобывали там всякие полезные вещи, а потом либо приспосабливали их в быту, либо продавали втридорога каким-нибудь наивным глупцам. Когда вокруг тебя ещё недавно умирали все подряд, молодые и старые, женщины и мужчины, правые и виноватые – гораздо проще начинаешь относиться к так называемым моральным ценностям. Для Вагруса выживание стояло гораздо выше пресловутого уважения к мёртвым. Трупам уже всё равно. Тем, кто ещё не затронут тлением – нет. Мёртвые встают из могил, чтобы обвинить тёплых и дышащих в своей смерти или в присвоении того, что им не принадлежит, только в сказках. Реальность куда прозаичнее.

Вагрус понял, как сильно сглупил, когда сделал очередной крутой поворот на одну из боковых улочек и внезапно оказался в тупике. Впрочем, это не было его ошибкой – ещё пару дней назад, когда он бывал здесь в последний раз, проход не был перекрыт. Подметив это, и преследователи сбавили скорость, теперь они подходили неспешно, как хозяева положения – впрочем, ими и являлись. Вагрус зажмурился, гадая, будут ли его сначала бить, или же сразу убьют… Но пронзительно-зелёная вспышка, что полыхнула на весь этот неприглядный закуток, пробилась даже сквозь его плотно сомкнутые веки.

Открыть глаза Вагрус решился далеко не сразу. Грешным делом, он даже предположил, что так и выглядит смерть, когда смотришь на неё "изнутри".

Но нет, он всё ещё дышал, сердце билось, а вокруг простиралось всё то же гнилое захолустье, осточертевшее ему ещё в первые десять лет жизни.

Странный мужчина, высокий и худой, одетый в тёмно-синий, похожий на мантию учёного, но помрачнее и попроще, длинный плащ с капюшоном, надвинутым так, что лицо было не разглядеть, стоял среди поверженных тел обидчиков Вагруса. Судя по их позам – все они больше не числились среди живых. Незнакомец же выглядел так, словно мух прихлопнул, а не людей. От него веяло чем-то морозно-враждебным, и сам он чем-то напоминал выходца из потустороннего мира, жестокого и жуткого.

– И что же я должен сделать для тебя в уплату за спасение? – подозрительно и нервно поинтересовался Вагрус.

– Твоё имя неплохо известно в определённых кругах, – промолвил незнакомец, холодно, изучающе и крайне неприветливо щурясь на него. – И репутация твоя идёт далеко впереди себя. Мне нужно, чтобы ты проник в дом одного из государственных алхимиков и взял оттуда кое-какие вещи. Пару мелочей.

Вагрус с трудом сглотнул.

– Ты же знаешь, что со мной будет, если любой из алхимиков поймает меня?

– Да. Поэтому в твоих интересах не попасться. Пойми ситуацию правильно – отказаться ты не можешь.

Больное солнце высунулось из-за рваного марева облаков. Вагрус быстро и тревожно облизнул губы и, стараясь не выдавать дрожь, кивнул.

***

Голубовато-серебристые бледные полосы лунного света, расчерчивая глядящие словно бы с немым укором стены домов и гладкую мостовую, почему-то напоминали об осеннем кладбище и о тайном, древнем, недобром колдовстве. Вагрус не ладил с ними, предпочитая тёмные пятна. Сияние ночного светила никогда не было милосердно у нему и отщепенцам вроде него – ворам, наёмным убийцам, соглядатаям и прочих представителей социального дна. Свет беспощадно искренний и честный – всегда, а они не могут даже смотреть на него без боли. Те, кто ещё не совсем пропащие – со стыдом, у других на мутном дне искалеченных душ шевелились остатки чего-то, навеки утраченного.