Анатолий Махавкин - Звери у двери

Когда-то я уже был здесь, но очень давно. Правда, все воспоминания ещё не успели выветриться до последнего, поэтому я мог с уверенностью сказать: внутри произошли значительные перемены. Стало заметно чище, убрали рассохшиеся скамьи, где по примеру Корийской Церкви прихожане слушали молитвы, заменив их огромной светлой площадкой из свежего леса. Повсюду горели свечи, наполняя собор странным дрожащим сиянием, в котором лики святых с образов сочувственно взирали на посетителей.

Здесь тоже почти никого не было: пара женщин в платках да однорукий мужчина стояли на коленях перед иконами и тихо бубнили себе под нос. Десяток служек перемещались вдоль стен, заменяя сгоревшие свечи и протирая пыль. И ни малейшего признака бесчисленной рати зловонных калек, путавшихся прежде под ногами. Не знаю, куда их убрали, но их отсутствие не могло не радовать.

Наташа повернула ко мне странно осунувшееся лицо.

– Здесь… – она помолчала, а потом закончила: – спокойно.

Я только пожал плечами и направился в сторону исповедальных кабинок, где уже несмело махал рукой купленный мною служка. Исповедальни – единственная вещь, которую Церковь Власи оставила, отделившись от Корийского Патриархата. Ну, нравится людям, когда им прощают грехи.

Внутри оказалось совершенно темно, и лишь слабо светилось крошечное окошко, закрытое плотной шторкой. Именно за ней исповедник ожидал порцию любопытных историй от гостя, заглянувшего на святой огонёк.

– Во имя господа, – донёсся до меня знакомый голос, – я слушаю тебя, брат мой.

– Я грешен, святой отец, – пробормотал я, с трудом удерживаясь от ухмылки, – в своей жизни я совершил много преступлений: убивал, уводил чужих жён и вёл беспутный образ жизни.

– Бог видит всё, – должно быть, исповедник не сумел опознать тихий голос, – есть ли вещи, которых бы ты стыдился более остальных? Расскажи, и я подумаю, хватит ли у господа милости вернуть тебя в свет.

– Однажды мой старый знакомый обратился ко мне за помощью, – чёрт, да в тесной кабинке даже присесть негде! – Он собирался жениться, а его невеста находилась в крепости у графа, уж не помню, как того и звали. Так вот, граф намеревался трахнуть девчонку перед свадьбой…

Полог, закрывающий вход, отлетел в сторону, и тёмная фигура встала на пороге исповедальни. Витя смотрел прямо на меня, и его кулаки сжимались и разжимались. Нервничал наш святой отец.

– Подними капюшон! – скомандовал он, и я послушно растворил материю, позволив настоятелю увидеть лицо. – Странно, как я сразу не ощутил, какого из слуг нечистого занесло в святую обитель. Убирайся!

– А если нет? – я вышел наружу, вынудив его попятиться. – Заставишь силой? Позовёшь братьев на помощь? Может, сразу потребуешь у патрона поразить меня молнией?

– Зачем ты пришёл? – Виктор успел успокоиться, по крайней мере, внешне, и лишь глаза яростно сверкали на бледном лице, изрезанном глубокими морщинами. – Тебе недостаточно уже сотворённого? Моей сломанной жизни, и ещё сотни, если не тысячи таких же несчастных, лишённых твоей милостью любви, счастья, да и жизни самой?! Кто ты такой, возомнивший себя наместником самого рока, наделённым правом решать чужие судьбы?

– Ух-ух, – я заслонился руками, – какая экспрессия! Святой отец, я просто заглянул проведать старого знакомого, поговорить о том, о сём…

– Мне не о чём говорить с отродьем нечистого, – Витя приложил ко лбу массивное изображение орла, висящее у него на груди, – а тебе нечего делать в святом месте. И тебе тоже, дочь греха.

Подошедшая Наташа очень странно посмотрела на священника, и вдруг медленно опустилась на колени перед ним. Голова её опустилась, коснувшись пола, и белые волосы рассыпались по тёмным доскам. Думая, что это какая-то шутка, я хотел отпустить остроту, но не успел.

– Я грешна, святой отец, – голос Наташи дрогнул, – и мои грехи не заслуживают прощения, но, может быть, даже для такой, как я, найдётся толика божьего благословения. Прошу вас о милости и снисхождении.

Виктор, открывший было рот для гневной отповеди, остановился, всматриваясь в коленопреклонённую девушку, и вдруг по его морщинистому лицу прошла судорога. Священник всхлипнул и медленно возложил ладонь на склонённую голову. Потом посмотрел на меня.

– Если в тебе осталось хоть что-то человеческое – уходи, – тихо сказал он, – пожалуйста, не мешай.

Я угрюмо смотрел на эту картину: прекрасная девушка продолжала неподвижно стоять на коленях у ног седого священника. В дрожащем свете свечей их фигуры казались призрачными, точно я смотрел на парочку призраков. А луч солнца, прошедший через витражные стёкла крыши, прыгал по белоснежным волосам Наташи, превращая их в нимб святого.