Дарья Зарубина: Радужная топь. Избранники Смерти

Якуб выдернул руки из ладоней Илария, блуждая диким взором по стенам и потолку, покачнулся, ухватившись за плечо мануса.

– Я убил! Я пролил! Проклятый!

Иларий подскочил к нему и зажал княжичу рот рукой. Не хватало еще, чтобы Катаржина услышала. Баба что сорока: подхватила и понесла, с хвоста растрясла. А нынче такого допустить нельзя – у ворот князья окрестных уделов, жадная свора, что ждет не дождется вцепиться когтями и клыками в осиротевшее без Казимежа Бялое.

Белые искорки с ладони мануса заскользили под платок, протиснулись между сжатых губ безумца, впились колдовскими ледяными иголочками в небо. Якуб затих, обмякнув. Иларий подхватил его, как ребенка, на руки. Отнес в покои, уложил на постели. Деловито разжал зубы ложкой и влил настой из трав в горло. И только потом позволил смертельному страху проникнуть в сердце, заставив ноги подкоситься. На ладонях проступили белые и сизые шрамы.

«Неужто всю жизнь мне теперь вот так маяться? – спросил себя манус, с виноватой ненавистью глядя на Якуба, мерно дышавшего под действием колдовского сна и навеянного травами покоя. – Долго ли я его удержу?»

– Он это? Князь Чернский, – прошептала испуганно, выглянув из-за двери, Катаржина. – Он наследника с ума сводит. Говорят, он незримый везде ходить может, мысли читает…

Иларий схватил дуру за косу, втащил за порог и прикрыл дверь.

– Ты что брешешь, Каська? Какого ветра бабий нос суешь не в свое дело? Ни ума, ни силы, а рассуждать обо всем хочешь? Ни при чем тут князь, и не зови его – услышит, явится, передавит тебе горло, станет пытать, так ни я, ни кто другой не поможет. Заболел наследник. Очень отца любил. Ты вот мужа не любила, а седьмицу выла, так что с него спросить? Мать и сестра сама знаешь у кого в руках, отца схоронили – каково ему?

Катаржина, смотревшая на Илария со страхом и обидой, перевела взгляд на княжича. Видно было: пожалела. Задрожала губой, на глазах заблестели слезы. Бабы завсегда до слез коротки.

– Ты говорил, скоро князья на двор будут. А Чернец? Приедет Владислав Чернский? – торопливо заговорила она.

– Кто ж его ведает, – мрачно проговорил Иларий. – Верно приедет. Удостовериться, что земля Якуба приняла, князя своего в нем признала.

– Помоги мне ему за мужа отомстить, – зашептала Каська жарко. – За Юрека и за тебя. Ты правду сказал: слабая я, глупая. Но и слабому Землица в правом деле помогает. Я…

– Помолчи! – рыкнул Иларий. – Верно хочешь накликать Чернца. Какая месть тебе, баба-дура?

Катаржина с трясущимися губами отступила на шаг, но не сдалась, сжала кулачки, глянула из-под белого покатого лба, из-под черных бровей.

– Как ты можешь так, Иларий? Он руки твои изжег, а ты мести не хочешь. Нешто тебя та ведьма лесная в бабу оборотила…

Не успела Катаржина заслониться. Иларий ударил ее – щедро, от сердца, так что Каська стукнулась о стену плечом. Горячо стало в ладони, словно не хлестал он по лицу дуру Катаржину, а гладил исчезнувшую в лесах лекарку. Горечью рот наполнился, гнев завесил глаза алой пеленой. Замахнулся снова.

– Не хочешь, так и не надобно, – взвизгнула Катаржина по-птичьи. Тварь небова, ветров голос. – Не любишь? Думаешь, так ты мне сдался? Сама управлюсь! Сама! Не стало Юрека – и нету у меня больше никого. А я-то…

Закусив губу, Каська бросилась прочь. Может, думала, последует за ней Иларий. Только он и не двинулся – остался стоять в полутьме коридора, сжимая и разжимая кулаки. Ладони, оплетенные шрамами, бледно светились, словно хотелось манусу…

…ударить со всей мочи. Вколотить в землю, в кровавую жижу растереть плоть и кости. Эта жажда крови приходит быстрее мысли об опасности. Просто оживает где-то в глубине человека зверь, который хочет выжить. И не другого человека видит перед собой, а опасность, беду. Оттого и бросается, оттого и грызет люто, не чувствуя боли, не зная удержу.

– Не подвезешь ли, братец? – Из лесу вышли четверо. Крепкие, жилистые, с косматыми бородами. Для горожан слишком широки в плечах, для селян – во взглядах дерзки.

Возчик сжался на козлах, верно, и сам не знал, где дружки его засели. Скрутили его быстро, хоть и опомнился, и кулаками махал. Скрутили, несмотря на то, что пес рвал всех люто. Пса успокоили обухом – он повалился на траву мешком и затих. Возчика опутали веревками, сковали железными скобами по рукам и ногам. Верно, запамятовали, что магии в нем нет и железо на него не действует.

С возницей кончено было дело в мгновение, а вот с седоками его разбойникам нелегко приходилось.