Дарья Зарубина: Радужная топь. Избранники Смерти

– Бабушка, – усмехнулась та из-под платка, тяжело опираясь на палку, вошла в комнату, оглянулась. И княгини едва не ахнули обе: в одно мгновение превратилась гостья из бабушки в барыню. Выпрямилась спина, гордо поднялся подбородок. Словно выше ростом стала в один миг колдунья. И ветер, которому и взяться бы неоткуда в покоях с запертыми ставнями, пролетел, всколыхнул складки на юбках.

– А не знаешь ли ты, матушка, словницу Ханну? – невпопад спросила у гостьи Эльжбета. – Она тоже из Бялого. Уж больно стать у вас схожа.

В дверях, тяжело дыша, появилась нянька. Колдунья, надменно изогнув бровь, бросила ей склянку с какой-то бурой жижей, и нянька торопливо вытащила ногтями пробку и опрокинула снадобье в рот. Скривилась от отвращения, привалилась к дверному косяку, прикрыла глаза.

– Не знаю я Ханны. И господин мой не знает. Мы, те, что под Небом всесильным ходим, друг друга всегда распознаем. Нет среди небовых жриц словниц. Обманула тебя, княгиня, эта Ханна. Ну да ничего. Я не обману. У нее ты тоже просила мужа извести?

И мать, и дочь дернулись вперед, зашикали: что ты! Мыслимое ли дело, в таком-то доме болтать. Слетят с губ неосторожные слова – а за ними и головы с плеч покатятся. Прибьют их в рядок на Страстную стену.

Ворожея улыбнулась удовлетворенно, поняв, что оказалась права.

– Не отвечай, княгиня, я поняла. И даю слово тебе – все силы, что есть моих и тех, что Небом-батюшкой даны, направлю на то, чтоб к первому снегу назвали тебя вдовой! Желаешь ли дитя сохранить?

– Да что ты говоришь? – зашипела Агата. Даже ради Эльки не могла она такого вынести. – Что мелешь? Душу губить невинную, Землей благословленную на княжение? Ведь Владислав Чернский и дитя, что Эльжбета в утробе носит, – последние, кто имеет право на Чернскую землю. Не только душу земную, но и край загубишь. Земля мертвая встанет на годы. А там начнут липовые наследники удел Чернский друг у друга рвать: тут не две капли крови на древний камень, тут реки кровавые прольются…

– Нельзя его убить, – сдавленно проговорила Эльжбета. – Я пыталась. А ведь золотница, не какая-нибудь ворожея. Только отповедью себя покалечила.

Она подняла рукава, показывая поблекнувшие синяки на бледной коже.

– Это пока он в утробе и колдовством князя защищен. Должен Чернец будет защиту снять, чтоб позволить наследнику родиться. А в родах не муж, я подле тебя буду. Вот и скажи мне, как будущей твоей повитухе, живого аль мертвого сыночка желаешь на руки взять, как разродишься?

– Да что вы такое городите обе?! – всплеснула руками Агата. – Нянька! Хоть ты ей скажи!

Нянька открыла глаза, недоуменно глядя вокруг. Прошлась упругой походкой, легко ступая на выздоровевшую ногу.

– Задремала я, матушка, не слышала, о чем вы тут. Да только скажу, что Надзея знает, что говорит. Ей такое под силу, что нам и не выдумать. Я, матушка Агата, тебя послушалась – и без ноги едва не осталась, а когда ее слушать стала – снова хожу. Так что за правду не сердись и советы ее принимай смело.

Нянька, радуясь тому, что отступила проклятая боль, прошлась еще раз до окна и обратно, словно поделив покои надвое: в одной стороне – скалящаяся довольной лисой ворожея Надзея и красная от злости на мужа Элька, в другой – растерянная Агата Бяломястовская. Но не стала бы Агата хозяйкой Бялого, если б не умела ответить любому зарвавшемуся холопу.

– Я тебе плачу, а не она. – Агата ткнула пальцем в Эльжбету. – Потому у меня и спрашивай. Внука мне оставишь, и если случится что с ним – ответишь своей головой.

Взгляд Надзеи вспыхнул таким гневом, такой злостью, что Агате захотелось заслониться от него рукавом, так прожигал он. Но выдержала госпожа Бялого этот взгляд, не дрогнула. Надзея опустила голову и кивнула с покорностью, мол, как пожелаешь, матушка…

– Кто я, чтоб господской воле противиться. Матушка, кто же знал, как оно все перекрутится, повернется… – шептал себе под нос возчик Славко, одной рукой придерживая вожжи, а другую то запускал в густые черные волосы, то теребил пальцами косматую бороду.

Его тревога не укрылась от внимательного взгляда седоков. Только каждый повел себя по-разному: господин не сводил глаз с возницы, а сумрачный закраец, наоборот, внимательно зыркал большой хищной птицей по сторонам, словно за каждым кустом ждал засады.

– Куда это ты правишь, Борислав Мировидович? – спросил князь тихо. – Здесь к башне направо, а ты влево берешь. Не иначе задумался?