Анна Гаврилова - Кровь на мечах. Нас рассудят боги

– Значит, Олег силу не против степняков копил? Значит, супротив Киева?! Вот же ж гад! Оба вы…

Розмич молчал довольно долго, после отозвался бессильным, замогильным голосом:

– Были б силы, я б тебя прирезал.

– А я тебя.

…Остаток пути провели молча. Когда лошади уставали – вели в поводу. Селенья обходили стороной, несмотря на дикий голод и жажду. Пусть народ в этих краях мирный, но в спину ударит с легкостью: дружины Осколода много горя чинили, а память у народа длинная.

В последний день припустил дождь. Земля сразу разжирела. Копыта лошадей утопали в грязи, гривастые на каждом шагу спотыкались.

К Днепру выехали затемно. Из-за туч, что заволокли все небо, тьма казалась кромешной, густой, как вареная смола.

У переправы напоролись на дозор. Дружинники не сразу признали в путниках своих. Кто-то даже порывался приложить Добродея кулаком – слишком дерзко отвечал. Розмич остудил их пыл, предъявив золоченый княжий перстень.

Величественный и безмятежный, Днепр принял варяжскую лодью в добрые руки. Бескрайний путь Трояна сверкал мириадами звезд в неизведанной вышине.

После смерти Диры Олег без стеснения занял княжеский терем. Но в том, что Новгородец решился ночевать в покоях Осколода, Добродей сомневался до последнего. Лишь переступив знакомый порог, окончательно убедился – ни совести, ни гордости у мурманина нет. Видать, неспроста духовник уверял, что рыжие рождаются в пекельном пламени, от колена самого дьявола. Потому и волос у них такой, огнем окрасился. А Олег – рыжее не бывает.

Прислужник, который был здесь еще при Осколоде, торопливо зажигал лампады. По велению Олега притащил для путников скамью. Тут же в покои ворвалась заспанная кухонная девка, протянула Добродею кувшин. Тот сделал несколько глотков, бездумно передал сосуд Роське.

Для Олега поднесли княжеское кресло, он уселся напротив. Взгляд встревоженный, глаза кажутся ненастоящими – слишком яркие, слишком зеленые. Бесовские.

– Где остальные? – спросил Олег.

Голос Розмича прозвучал глухо, будто выпитое пролилось мимо горла, не смочив:

– До Шаркила не добрались. Хазаров встретили, передовую сотню. Все наши полегли. Скоро хазары будут уже здесь.

– А вы? Неужели сбежали? – казалось, Олег и сам не поверил в то, что сказал.

– Отпустили. Добродея отпустили, – Розмич кивнул на соседа, – а меня вместе с ним. Они велели передать, что не тронут Киев, если дань заплатим, но пуще прежней.

Губы Олега дернулись, усмешка была до того неприятной, что Добродей отвел глаза.

– Стало быть, вот-вот пожалуют гости дорогие…

– Мы их на пару дней опередили. Но если всем скопом идут, не растягиваясь – то на все три.

– Значит, с рассветом сами выступаем, – кивнул Олег. – Эта битва может стать великой… если хазарин не струсит.

– Не струсит, – сквозь зубы прошипел Добродей.

Олег одарил старшего дружинника холодной улыбкой, открыл и тут же закрыл рот. Вместо разговора с Добрей снова обратился к Розмичу:

– Отдыхайте. И если боги будут милостивы, напоим хазаров допьяна. Так, чтобы долго пить не хотелось.

Розмич спешно поднялся, поклонился. Добродей последовал примеру соратника, но с особой ненавистью отметил, что его – старшего дружинника Осколода – Олег на битву не зовет.

«Ну, ничего, мы и незваными придем!» – прорычал Добродей мысленно и, превозмогая тяжелую усталость, двинулся прочь.

В дверях они едва не столкнулись с Хорнимиром, но старик, обливаясь потом, широкими шагами прошествовал мимо – прямо к Олегу.

– Ценю твое усердие, воевода, – приветствовал его князь. – Ты как раз вовремя. Садись, в ногах правды нет.

– Не усердия ради, княже. За Киев тревожусь, – с одышкой отвечал Хорнимир, опускаясь на скамью.

– Ну так вот, слушай слово мое. Оставляю город на тебя и Сьельва, с княгиней и княжичем будет Гудмунд. Только их мои варяги да словены признают. Ты уж не обессудь.

Накажу им в дела твои не вмешиваться. Поутру горожан и прибеглых укрыть в крепости. У какого мужика не найдется копья или топора – вооружишь из запаса ратного. Я давеча сам проверял – имеется, и немалый. Понял?

– Оно, конечно, понятно, вот только давно степняки к городу не подступали. Последний раз печенеги. Народ страх потерял. Раздобрел, зажился. Трудно будет им дворы бросить. Больно много люда с окрестных земель в Киев устремилось по зову твоему. Было одних киевлян четыре тысячи, сейчас вдвое больше будет. Вот горожане и боятся воровства да мести. Ты вот давеча убийцу гридня по правде покарал, а что как без тебя самосуд устроят?