Валерий Михайлов - В лабиринте версий

После проявлений нежности и страсти влюбленные погрузились в глубокий, сытый сон, который бывает только после подобной любви…

Проснулся Трубопроводов от собственного крика, заглушавшего тихий голос Жрицы Вали.

– Беги, – шептала она, – беги, как можно быстрей.

Трубопроводов очнулся у себя в комнате с пачкой сигарет в руках. Часы показывали 17–00 – только что закончила звучать нота «фа». Все события последних месяцев, начиная со спровоцировавшего их разговора с Валей, оказались ничем, фикцией, игрой воображения. Он, вдруг, понял, что вся его жизнь была говном бродячих собак, пустой тратой времени, и только несколько месяцев, которые он прожил в собственном воображении, были действительно жизнью, несмотря на всю свою видимую абсурдность. Вернувшись в реальность, он, словно бы, умер или выблевал душу на ковер…

Трубопроводов возвращался в мир реальный, как наркоман возвращается из мира кайфа. Все вокруг было обрыдло бесцветным, мысли – тупыми, а чувства – вялыми. Хотелось бросить все и вернуться обратно в тот, пусть, даже, воображаемый мир, но двери туда не просто захлопнулись, а исчезли, словно их никогда и не было. Трубопроводов же, как наркоман, готовый платить собственной жизнью, не говоря уже о чужой, за еще одну порцию кайфа, готов был отдать все, чтобы вернуться в мир собственных грез. Зло швырнув сигареты на стол, словно именно они и были главной причиной всех его бед, Трубопроводов схватился за голову. Он хотел сдохнуть.

В комнату вошла Валюша. Скинув туфли, она забралась с ногами на диван и закурила сигарету. Не найдя на расстоянии вытянутой руки ничего, пусть, даже, отдаленно напоминающее пепельницу, Валюша небрежным, но не лишенным изящества, движением сбила пепел прямо на пол, после чего холодно, словно репетируя роль Снежной Королевы, произнесла:

– Я беременна, – сказала она и посмотрела на Трубопроводова.

Он никак не отреагировал.

– Вот, только не делай е. ло в стиле Пикассо! – вспылила она.

– Что? – Трубопроводов только теперь понял, что он не один в комнате.

– Я беременна, и я хочу ребенка!

– Ну, а я тут причём?

– Тебе не кажется, что для будущего отца…

– Слушай, отстань от меня с этой херней! Деньги на аборт ты знаешь, где. А хочешь рожать – рожай. Только найди более подходящую кандидатуру на роль папочки. Ты знаешь, что я терпеть не могу детей, а алименты с моей зарплаты…

Не договорив, он нервно закурил сигарету. Сейчас ему было не до Вали с её глупостями и психосадизмом.

От неожиданности (раньше Трубопроводов никогда с ней не спорил) Валя уронила сигарету на любимое покрывало.

– Ты чего? – спросила она.

– Ты все равно не поймешь.

– Как знаешь!

Она демонстративно встала, надела туфли и, помедлив немного возле двери, демонстративно покинула квартиру. Она совершенно не понимала, что происходит. Её, всегда покорный, Трубопроводов был на себя не похож. Еще вчера он ни за что не позволил бы ей уйти, а сейчас… СЕЙЧАС ЕМУ БЫЛО НЕ ДО неё!!!

– Ну и хер с тобой! – сказала она со злостью, садясь в лифт, – завтра же прибежишь, будешь ползать у меня в ногах, лизать туфли…

Предвкушение предстоящего триумфа немного подняло настроение, но триумф этот так и остался в её воображении. Трубопроводову, окончательно, было не до неё. Все его существо жаждало возвращения.

Находиться дома было невыносимо. Одевшись, Трубопроводов выбежал на улицу. Ноги сами принесли его в кафе, с которого все началось.

– Мне, пожалуйста, коньяк и креветок, – заказал он.

– Креветок, к сожалению, нет, – ответила официантка, всеми силами стараясь скрыть свое удивление.

– Фисташки есть?

– Фисташки есть.

– Тогда коньяк и фисташки.

Проглотив залпом сто грамм коньяка, Трубопроводов вдруг почувствовал, как в животе начало зарождаться и расти ТО САМОЕ ЧУВСТВО. Чтобы помочь проявиться своей экзистенции, он заказал еще сотню грамм коньяка. Это подействовало, но вместо Зова Неведомого появился Зов Кишечный.

В туалете было чисто. Приятно пахло парфюмерией. Закрыв дверь, Трубопроводов бухнулся ниц перед унитазом.

– О, величайшая из насмешниц, Единственная Богиня Лжей! Склоняюсь ниц перед Троном сиим и прошу тебя о благословении величайшего из деяний, ради которого и был сотворен, по воле твоей, человек. И пусть этот дар дойдет до страждущих, как до меня доходят дары других слуг твоих, – пьяно простонал он.

Сев на унитаз, Трубопроводов обхватил руками голову и заплакал – нет ничего хуже алкоголя, помноженного на тоску. После окропления слезами Великого Деяния стало немного легче. Когда задница была подтерта, а брюки надеты, Трубопроводов вновь плюхнулся ниц перед унитазом.