Ксения Медведевич - Сторож брату своему

– Скольких ты отправил за девушкой, о купец? – быстро спросил начальник тайной стражи.

У Новуфеля, занимавшегося в числе прочего откупом и сбором налогов, содержалась чуть ли не целая армия айяров. И этих айяров дурак наверняка отправил в дом, где содержались выжившие в бою сумеречники. Где тот дом, содержалось в строжайшем секрете, но Новуфель об этом явно прознал. Абу аль-Хайр даже не решался предположить, за сколько Хусайн мог продать купчине эту тайну.

– Да пятнадцать лучших айяров. Ох, головорезы, как бы не помяли красавицу…

Абу аль-Хайр резко встал. В голове качнулась, как сырой желток, боль, но сейчас было не до нее.

– Ошибаетесь, почтеннейший. Ваши люди уже мертвы.

Толстобрюхие, зеббом думающие мерзавцы. Они угробили кучу народу.

И спугнули – нерегиля – халифа Аммара!!!..

Отерев морось чужой крови с лица, Амаргин втянул носом воздух и сказал:

– Время прощаться… Стрелок.

Спешились.

Безлюдный перекресток в вымершем предместье заливало солнце. Толстые глинобитные заборы скалились прорехами в глине, сквозь проплешины, как ребра, проступала тростниковая сетка. На жаре грязюка схватывалась коркой, но ноги все равно проваливались по щиколотку. Кони качали мордами и звенели кольцами уздечек.

Обнялись.

– Прощай.

– Прощай, Амина.

Лаонцы подходили, хлюпая сапогами, по очереди.

– Прощай, Стрелок.

– Прощай, Финна.

В свертке за ее спиной завозилось и запищало.

– Вам… пора.

Уже в седле, Амаргин дернул себя за косичку и хмуро спросил:

– Может, махнешь с нами хотя бы до границы?

– Нет, – покачал головой Тарег. – Скрываться лучше всего на открытом месте. Я поеду обратно в Медину. А пока они будут обшаривать окрестные оазисы, разживусь припасами и… ну там видно будет.

– Как знаешь, Стрелок.

– Прощай.

– Прощай.

Отъехав приличное расстояние – чтобы не закидать грязью из-под копыт – лаонцы приняли в галоп.

Через мгновение Тарег остался на перекрестке один. На пару с плотным хадбаном гнедой – как у всех хадбанов – масти. Лошадь шумно фыркнула и пихнулась мордой в плечо, требуя яблоко из-за пазухи.

Нерегиль протянул яблоко на раскрытой ладони и долго смотрел, как хадбан хрупает, пуская слюни по кольцам мундштука.

– Ты Фуфел какой-то, а не боевой конь, – решился Тарег, наконец, на имя. – Ты на иноходь сбиваешься, горе толстозадое. А я тебе не дама, на иноходце ездить. Ладно, Фуфел, поехали в город. Поищем кой-кого.

А Сестры, ежели у них есть к князю Полдореа дело, и сами его отыщут. «Сам догадайся», – сказала Узза. «Сам догадайся», – сказала Манат.

Ну что ж. Скоро, Тарег, ты узнаешь, жить тебе или умереть.

Помахивая стриженым хвостом, хадбан степенно пошел вверх по улице. Сумеречник на его спине устало покачивался в седле, откинув спину и свесив свободную руку. Рукоять меча поблескивала у него над плечом – клинок самийа на чужеземный манер закинул за спину. Впрочем, и меч-то был фиранги , чужой – прямой и длинный, как прут погонщика.

Сумеречник не оглянулся на пустой перекресток.

А между тем не такой уж он был и пустой.

За удаляющимся всадником внимательно наблюдали выстроившиеся в ряд три черные собаки с большими, красными, светящимися глазами.

Лайс метался вокруг достархана, то и дело вытирая о халат руки и бестолково приговаривая:

– Ну вот и хорошо… Вот и ладненько… жнаешь, Рами, как у нас говорят: человек родится не хуже собаки, да…

За стеной зашаркали и позвали:

– Э, господин, подавать, что ль, ляган с бараниной, а?

– Это рабыня, рабыня черная, – оправдываясь, затеребил руками Лайс. – Приличий не жнает, овца, лезет прям в комнату… Давай, давай, тащи там, чего! – замахал он ей рукавом. – Иди давай!

И, отдуваясь, плюхнулся напротив:

– Выпьешь?

– Ты уже спрашивал.

– Да, да, чево это я… Так выпьешь?

– Да.

Лайс вскочил за кувшином – тот стоял охлаждался в выступе окна.

Разливая по пиалам, бедуин снова забормотал:

– Вот видишь, как хорошо… и ты жив, и я жив, ну а дальше сам жнаешь как, кому день, кому ночь… Умер, говоришь, штарый Юсуф?

– Умер.

– И Аллиль?

– И Аллиль.

– Да, жалко…

– И Лейте.

– Эх, жнаешь, как у нас говорят: халиф умер, а мы живы. Вот так-то, Рами. Ну давай выпьем, да проштит нас Всевышний…

Поднося пиалу ко рту, он прикрывал ее ладонью – сквозь ладонь Всевышний не видит, обычно приговаривали ашшариты, готовясь напиться.