Ксения Медведевич - Сторож брату своему

Возлежавший подобно черному слону принц пошевелился и поднял здоровенную ручищу – кого-то подманивал. Кожа Ибрахима аль-Махди, прозванного столичными жителями Драконом за черноту и огромность, отливала в синеву. Говорили, его мать была из абассинских зинджей, а абассинцы чернее ночи и дна глубокого колодца, это всем известно. Халиф Фахр ад-Даула сошелся с банщицей и долго навещал хаммам чаще, чем покои жены.

В голове опять дернуло болью, и зрение опасно смерклось. Абу аль-Хайр сделал глубокий вдох. И выдох. И вдох. И выдох.

Развиднелось.

Оказалось, принц подманивал… Хусайна. Вот это да! Хорош начальник тайной стражи, за собственными слугами уследить не может. Шамахинец подполз к подушкам, на которых громоздилась туша Ибрахима аль-Махди, и уткнулся в расшитую кожу ковра бритой, блестящей от пота головой. И что-то угодливо забормотал в вислые усы.

Обоих закрыла от Абу аль-Хайра трясущая грудями и животом девка. Кто-то из гостей – пожилой, седобородый – игриво засунул ей за пояс шальвар монету. И потянул к себе на подушки за кушак. Девчонка засмеялась, заиграла стянутыми плотной тканью грудями, закачала бедрами, шутливо отбиваясь.

Хусайн все еще бормотал, униженно полируя лбом ковер перед аль-Махди.

Абу аль-Хайр вдруг понял: а принц-то – зол. Ох, как зол принц. Маленькие, заплывшие жиром носорожьи глазки свирепо блестят, розовые губищи оттопырены в гримасе свирепого недовольства.

И тут его кольнуло: Новуфель, гляди-ка, тоже там отирается. Вон он – стоит, слушает и тоже весь истекает потом. Так. Что-то шамахинец затеял, пока он, Абу аль-Хайр, блевал в тазик. Что-то тут затеялось и творится. И идет явно не так, как предполагали эти трое.

– Мухаммад, – мягко сказал он, оборачиваясь.

Подливавший ему вина – и незаметно выливавший вино в кусты – гулямчонок ткнулся в плечо. Как котенок.

– Пойди покрутись на двор, где купцовы айяры сидят, – тихо приказал Абу аль-Хайр. – Только смотри, чтоб тебя не затащили куда не надо.

Мальчик стыдливо потупился и смылся, как темная кошка в сумерки.

Но все разрешилось гораздо быстрее и проще. Новуфель ибн Барзах, раскинув руки и улыбаясь в аккуратно стриженные усишки, засеменил прямо к Абу аль-Хайру. Купец тоже походил на кота, только очень раскормленного. Он семенил с совершенно котиной лицемерно-покаянной мордой: мол, знаю, что нашкодил, хозяин, так и есть, насрал я в кусты и нассал тебе в туфли, но ты уж прости меня, неразумную животину, такой уж я есть толстый, жадный жирный скот.

– Приветствую тебя, о Абу Хамзан, – купец здоровался по кунье, а как же, лебезить так уж лебезить, по халифской мерке. – Счастливы мои глаза, что видят такого умудренного и достойного человека в моем нищем и недостойном доме!

– Ну? – без длинных предисловий осведомился Абу аль-Хайр.

Болевшая голова не располагала его к длинным церемониям. Даже к вежливости не располагала. А уж коты-зассанцы и подавно не располагали его к вежливости.

Купчина завздыхал и завытирался роскошным платком с золотой каемкой – тоже столичная мода, видать.

– Я слушаю, слушаю тебя, о ибн Барзах.

Поганец решил сыграть по-крупному и плюхнулся на колени. На ковер, правда, а не на землю. К тому же кругом все изрядно захмелели и могли не заметить странноватого разговора хозяина с морщащимся, дергающим глазом гостем.

– Лишь на тебя все наша надежда, о Абу Хамзан!

– Наша?..

– Наша, – прищурил масленые глазки купчина. – Ибо гость наш – наша забота. Всей Медины Тысячи Светов, Медины украшенной, забота.

– Намек понял, – отрезал Абу аль-Хайр. – Рассказывай, о ибн Барзах, что стряслось.

И Новуфель выложил. Все. Подчистую.

И как бесстыжая сумеречная девка проехала верхом без верхней одежды по городу, «а сиськи под рубашкой торчали как рога орикса и газели, и чудом не начались беспорядки», а сиятельный принц как раз сидел и сокрушался у порога разоренной Масджид Набави и, на свою беду, девку увидел. И как сиятельный принц воспылал к золотоволосой сумеречнице страстью, и та страсть растворила ему связки и суставы, и расслабила мышцы, и опустошила сердце, и Ибрахим аль-Махди сказал: «Делайте что хотите, но я должен получить эту девушку!» А что, кто бы от такой отказался: белокожая, как снятые сливки, волосы чистое золото, пышногрудая, крутобедрая…

– Ближе к делу, – строго сказал Абу аль-Хайр.

И Новуфель застонал, что негодных кафиров и так уламывали, и сяк улещивали, но по-доброму сумеречники, известное дело, не понимают и милостей не ценят, а ведь их, собак, со столбов поснимали, бандюганов и налетчиков и врагов веры…