Алексей Доронин - Поколение пепла

Бога нет с вероятностью девяноста два с половиной процента. И даже оставшиеся семь с половиной не дают повода для оптимизма. Ведь всесильное существо вряд ли могут волновать проблемы насекомых.

Но надо жить, надеясь, что это еще не конец. В этой мысли не трусость, а огромная любовь к близким тебе людям и даже к чужим. К тем, кто сломался и сдался, и к тем, кто сумел сохранить в себе искру. К живущим и умершим.

Один журналист подсчитал, что к середине века в социальных сетях большинство аккаунтов будут принадлежать мертвецам. Если бы он знал, насколько окажется прав.

И, сидя на жестком сидении их единственного грузовика, глядя на то, как исчезают вдали родные холмы, держа руку жены, которой стало лучше – и даже не думая о том, что эта ремиссия может быть последней – Александр вдруг ощутил всеединство. Общность себя со вселенной, как крохотного звена цепочки: от сгустков органических веществ к высшим существам из света и энергии, которыми его потомки когда-нибудь станут.

Он сделал все, что от него зависело. Старался по мере своих сил уменьшать энтропию. Все последние дни у него из головы не уходили слова их умного и начитанного православного батюшки на похоронах Демьянова. О том, что бог обязательно соберет нас из тех же атомов, из которых мы были сотворены.

Может, и не бог. И может, не из тех же. Но надежда есть всегда, и надо быть глупцом, чтоб упиваться мыслью, что ты уходишь навсегда.

Вокруг них, с почтением пропуская машину вперед, ехали без строя и порядка самовольные переселенцы. Люди – всех Данилов знал в лицо, но некоторых уже не помнил по именам – приветствовали их, махали руками. Бывшие автоприцепы стали теперь рессорными телегами, куда впрягли покладистых невысоких лошадей.

У каждого мужчины была винтовка, у каждого десятого «Калаш». Советской, российской сборки и даже «гаражной», самодельной. Видел бы гениальный конструктор свое детище, прослезился бы. Наверняка в это самое время такие же штуки, изображенные когда-то на гербе десятка государств, вытачивали напильником умельцы на всех континентах, и это знание будет труднее вытравить из памяти, чем книгопечатанье.

Автоматы, впрочем, применялись редко, из-за редкости и дороговизны патронов. Да и нелегально они у них находились. Богданов не дозволял колонии иметь автоматическое оружие, и до поры до времени они делали вид, что слушаются.

Но теперь это потеряло смысл. Данилов подумал, что формально они ничего не нарушают. На дворе снова была эпоха, в которую личная преданность значила гораздо больше, чем такие сложные понятия, как патриотизм. А они сохраняли верность правителю до последнего.

К тому же Владимир ни разу открытым текстом не запрещал им сниматься и уходить. Просто Князю, как за глаза называли Богданова в последние годы, и в голову не могло прийти, что они уйдут – из орбиты последнего цивилизованного государства в пустошь. В никуда. На юг.

И хотя вокруг звучало слово «Алтай» как обозначение направления их движения, Данилова это в заблуждение не вводило. Не к Заринску и даже не в обход него они шли.

Просто для них «Алтай» было синонимом слова «юг». С таким же успехом они могли называть так Африку или Индию. Впрочем, так далеко они не планировали забираться.

Переждать бы смуту… и снова можно восстановить контакты. Так Александр утешал себя.

Он посмотрел на сына. Да, вожак недалеко ушел от своих одногодков-дикарей. В своих «приключениях», как называл Андрюша дальние вылазки, первую из которых он предпринял без спросу еще в шестнадцать, он иногда забирался далеко, но удивительно мало знал о мире. Например, с трудом верил, что есть другие языки и люди с другим цветом кожи, а когда Данилов рассказывал ему про негров, только смеялся: «Эт они не моются, поди, вот и черные».

Рядом Тигр начал отчитывать вождя киселевских, сына того самого Боксера и тоже знатного бойца, за то, что его люди явились с опозданием. Тот отбрехивался, потом глаза его налились кровью, и Александру казалось, что они сейчас сцепятся, как звери, но все обошлось. Выпили по рюмке, и соседи заняли свое место в потоке.

Где-то в кузове Гоша пел одному ему понятную песню, чавкая попутно пирогом. Песня была печальная и заунывная. Одна из тех, которую он слышал в раннем детстве, когда у них еще были аудиоплееры.

Он тоже прощался с этой землей.

– Назовите ее «Звенящий ручей», – продолжил старик прерванный появлением союзников разговор.

– А откуда ты знаешь, что там будет ручей? – недоверчиво спросил Андрей, расправляя на коленях атлас.