Дэн Уэллс: Фрагменты

– Они делали то, что считали наилучшим, – вступила Кесслер, одна из бывших сенаторов, которой удалось выйти сухой из воды и сохранить место в Сенате. Все, что Маркус видел лично, и все неизвестные посторонним подробности, рассказанные ему Кирой, свидетельствовали, что Кесслер и другие были не менее виновны в захвате власти, объявлении военного положения и превращении крошечной демократии Лонг-Айленда в тоталитарное государство, чем Делароза и Уэйст. Они сделали это для защиты людей, так они говорили, и поначалу Маркус соглашался с ними: в конце концов, человечеству угрожало вымирание, и в таких условиях трудно отстаивать утверждение, что свобода дороже жизни. Но Товар и другие члены Голоса подняли мятеж, Сенат ответил, Голос ответил на этот ответ, и так далее и так далее, пока в один прекрасный день они не начали лгать собственному народу, взрывать свою же больницу и втайне убивать своего солдата – все ради того, чтобы разжечь страх перед мифическим вторжением партиалов и таким образом вновь объединить остров. Официально заявлялось, что Делароза и Уэйст были серыми кардиналами, а остальные лишь выполняли их приказы – дескать, нельзя наказывать Кесслер за то, что она подчинялась своему начальству, как нельзя наказывать солдат Сети за то, что они подчинялись Кесслер. Маркус все еще не определился со своим отношением к официальному заявлению, но было более чем очевидно, что этот новый парень его категорически не одобрял.

Маркус наклонился к Изольде и легко коснулся ее плеча:

– Напомни мне, кто этот новенький?

– Эшер Вульф, – прошептала Изольда. – Заменил Уэйста в качестве представителя Сети безопасности.

– Понятно, – протянул Маркус, вставая. «Нельзя убить одного солдата, не сделав всю армию своим врагом».

– Что считали наилучшим, – повторил Вульф. Он окинул взглядом толпу, потом снова посмотрел на Кесслер. – Наилучшим в данном случае они посчитали убийство воина, отдавшего свои здоровье и безопасность ради защиты их секретов. Если мы заставим их заплатить ту же цену, что заплатил тот парень, возможно, новый состав Сената избавится от привычки считать такие решения «наилучшими».

Маркус взглянул на сенатора Хобба, недоумевая, почему тот молчит. Он считался лучшим полемистом Сената, но Маркус давно привык думать о нем как о человеке мелком, склонном к манипуляциям и оппортунизму. Он также был отцом малыша Изольды, и Маркус сомневался, что сможет когда-нибудь вновь начать уважать человека, не проявлявшего ни малейшего интереса к своему нерожденному ребенку. Сейчас он демонстрировал такое же равнодушие к судебному процессу. Почему он не принимает ничью сторону?

– Я полагала вопрос решенным, – не сдавалась Кесслер. – Уэйст и Делароза предстали перед судом и приговорены, они скованы наручниками и находятся на пусти к лагерю, где заплатят за…

– Они находятся на пути к идиллическому загородному поместью, где будут вкушать стейки и ухлестывать за толпами румяных одиноких фермерш, – съязвил Вульф.

– Выбирайте выражения! – взвилась Кесслер, заставив Маркуса вздрогнуть. Дружа с приемной дочерью Кесслер, Зочи, он наблюдал подобные приступы ярости столько раз, что не в силах был сосчитать, и теперь не завидовал Вульфу. – Вопреки вашим женоненавистническим поклепам на наши сельские общины, – продолжала Кесслер, чуть успокоившись, – обвиняемые отправляются не на курорт, а в исправительный лагерь, где их ждет тяжелый труд – тяжелее, чем любая работа, которую вы когда-либо в своей жизни выполняли.

– И вы не собираетесь кормить их? – «невинно» поинтересовался Вульф.

Кесслер закипела:

– Разумеется, их будут кормить.

Вульф выгнул брови в насмешливом удивлении:

– Тогда, может быть, вы лишите их свежего воздуха или солнца?

– Где же еще им предстоит работать на тюремной ферме, если не в поле?

– Тогда я не понимаю, – усмехаясь, продолжал Вульф. – На мой вкус, все это не выглядит каким-то страшным наказанием. Сенатор Уэйст, не дрогнув, отдал приказ убить одного из своих собственных солдат, юношу, находившегося под его командованием, и за это приговорен к мягкой постели, трехразовому питанию, свежей пище, недоступной нам здесь, в Ист-Мидоу, и куче девиц, о которых только мог мечтать…

– Вы все говорите о девицах, – прервал его Товар, – что именно вы себе воображаете?

Вульф помолчал, изучающе глядя на Товара, потом подхватил листок бумаги и, пробегая его глазами, заговорил: