Илья Бриз - Сбить на взлете

Засыпанная местными жителями яма у леса отсутствовала. Братская могила была выровнена, сформирован земляной холм с уже пробивающимися ростками травы. Ближе к лесу стоял наполовину вкопанный покореженный трехлопастной винт от Яка и большая, аккуратно покрашенная, металлическая доска с датой — 22.06.1941 г. — и длинным списком погибших. Первые две строчки — мои родители.

Дядя Витя успел раньше — я еще гадал, зачем он в том месяце потери личного состава с начала войны выборочно переписывал.

Елизарыч, не обращая внимания на мои слезы, достал из противогазной сумки стаканы, хлеб, отцепил с ремня фляжку. Помянули, и он пошел обратно — посмотреть, как там с УТ-2 дела обстоят. Скорее всего, просто хотел оставить меня одного. Немного посидев, привел себя в порядок, у граненого стакана с водкой, накрытого неровно обрезанной горбушкой черного хлеба, поправил букетик полевых цветов — нарвал прямо на взлетно-посадочной полосе — и тоже двинулся. Оглядывался и вспоминал родителей — красивую маму с доброй улыбкой на лице и частенько торопящегося чуть прихрамывающего отца.

Наш маленький домик оказался занят — у входа прохаживался часовой с ППС. Заметил меня, посмотрел на погоны, постучал в дверь, открыл, что-то сказал внутрь и предупредительно распахнул створку. Невысокий кряжистый подполковник встретил крепким пожатием, уважительно глядя на мои награды. Представился, говоря, что уже наслышан о сыне погибшего в первый день войны командира стоявшего здесь истребительного полка. Указал на лавку у стола:

— Гостям мы всегда рады.

— Ну не совсем и гость, — отшутился я, — скорее хозяин.

Он улыбнулся и возражать не стал. Сказал, что скоро освободит помещение — перебазирование полка на носу. Посидели, поговорили — Елизарыч с начальником штаба тоже подтянулся. По тридцать грамм приняли. Потом, осмотрев домик — как выяснилось, после немцев здесь основательно пришлось порядок наводить — и опять вспоминая родителей, распрощался и пошел в местечко. Часть хат отсутствовала — только закопченные кирпичи на месте разрушенных печек — но в нескольких местах вился дымок. Заглянул в один из домов, где жила бобылиха Пелагея. Вначале меня громкоголосая женщина не узнала, потом схватилась за голову и заохала. Она и рассказала, что еще в конце июля сорок первого приехали полицаи, согнали всех евреев и угнали неизвестно куда. Теперь вся надежда на скорое освобождение Польши от фашистов — может и отыщутся страдальцы.

В доме деда Моти с бабой Соней тоже квартировали летчики. Опять пришлось немного посидеть и поговорить. Потом разыскал лопату и пошел на задний двор. Старой яблони не было, только трухлявый пень торчал. Прикинул место и принялся за раскопки. Неизвестно откуда появился особист, поинтересовался, выслушал объяснения, но не удовлетворился и остался наблюдать. Пакет с документами дед упаковал качественно, только наружные слои вощеной бумаги немного подгнили. Внутри все было целое. Особист увидел семейные фотографии, пару листов с моей фамилией и ушел. Сам я перебирать документы тоже не стал — заново перевязал и пошел на аэродром. Дома, то есть в полку, посмотрю. Какое-то чувство говорило, что с этими бумагами надо разбираться обстоятельно, без спешки. И не ошибся — через несколько дней, перебирая старые грамоты, мандаты и письма, нарвался, можно сказать, на бомбу. И что мне теперь с этим делать?

Вовремя в Белоруссию полетел — пока меня не было, в полк газетчики с фотографами приезжали. Хотели целый очерк о лучшем молодом пилоте полка в «Красную звезду» написать. А оно мне надо? Кто-то может заинтересоваться, прочитав статью, и посмотреть архивные документы. Выяснится, что мама «голубой крови» была, и немедленно могут последовать оргвыводы. При дяде Вите и Борис Львовиче — ему Коноваленко когда-то с моего разрешения кое-что рассказал — было нормально. Препятствовались любые попытки громко оповестить о моем существовании — могут же вызвать нездоровый интерес. А оно мне надо? Особенно в свете найденных документов.

Даже Елизарычу не стал ничего говорить об этих бумагах. Подумать только — пролежали на оккупированной территории три года закопанными в землю. Связался по телефону с дядей Витей, поблагодарил за обустройство могилы и намекнул, что надо бы поговорить. Полковник Коноваленко прилетел в полк через два дня. Посмотрел письмо из Франции от января сорок первого года — как, интересно, смогли доставить его маме мимо НКВД? — послушал перевод в моем исполнении, перебрал подготовленные родителями справки и озадаченно почесал затылок: