Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Фрау! Вас ист… Помощь… нужна?!, — спросил я ее, мешая русские и немецкие слова.

Женщина вздрогнула, и уставилась на меня. Отчаяние ее было настолько глубоко, что она настолько ушла в себя, что ничего не видела вокруг себя, но спустя несколько секунд пришла в себя и с испугом уставилась на меня.

— Фрау,… Блин! Как же с тобой говорить?!

Она робко спросила меня что-то по-немецки, на что я ответ покачал головой: — Нихт ферштеен.

Страх из ее глаз исчез. Она на какую-то секунду задумалась, потом спросила меня: — Руски?

— Я!, — ответил ей по-немецки, а затем добавил. — Русский.

Стоило ей понять, что перед ней иностранец, как она снова растерянно замолчала, не понимая, что тому от нее надо. Пришлось мне снова продолжить разговор. Я сначала показал на нее пальцем, потом на себя, после чего сказал: — Хаус. Снять квартиру. Фюр ди нахт. На ночь, понимаешь?

Когда она никак не отреагировала на мои слова, я ткнул пальцем в нее, а затем в себя, после чего достал бумажник. Этим я хотел сказать, что деньги есть, осталось только найти жилье, но как и должно было случиться, женщина все поняла по-другому. Это было видно по ее залившемуся красной краской лицу, но уже то, что она не закричала и не попробовала меня ударить, давало надежду. В наступивших сумерках трудно было что-то разглядеть на ее лице, но спустя минуту она кивнула головой в знак согласия. Женщина даже попыталась улыбнуться, видимо пыталась начать играть роль шлюхи, но судя по чуть подрагивающим губам, она охотнее бы сейчас зарыдала во весь голос.

"Дура швейцарская!, — подумал я, а вслух сказал по-немецки: — Идем. Где?

Женщина с минуту думала, потом взяв за руку дочку, а в другую руку — корзину, посмотрела на меня, а потом на чемоданы. Я взял ее багаж, и мы пошли, петляя по улочкам. Спустя какое-то время мы подошли к двери двухэтажного дома. Она постучала, а через минуту на пороге показалась плотная, высокого роста женщина. После короткого разговора, во время которого хозяйка дома не раз бросала в мою сторону любопытные взгляды, нас пригласили в дом. Я поставил вещи, затем поздоровался с хозяйкой по-немецки: — Добрый вечер, фрау.

Она мне ответила и замерла выжидающе.

"Все правильно. Швейцарцы люди практичные, поэтому надо начать с оплаты. Это должно произвести впечатление и сгладить шероховатости".

Достав бумажник, я вытащил пачку денег, тем самым демонстрируя перед женщинами свою состоятельность. При виде денег губы у хозяйки растянулись в холодно-вежливой улыбке. Ей, судя по всему, понравился мой деловой подход. Зная покупательную способность местных денег, я отделил банкноту в десять франков и протянул ее хозяйке. Та быстро сунула ее в большой карман на переднике и, растянув губы в вежливой улыбке, показала на лестницу, ведущую наверх. Взяв вещи, я направился к лестнице. Комната оказалась спальней, в которой стояла большая двуспальная кровать, зеркало-трюмо, пара стульев и кушетка. Хозяйка коротко переговорила с моей попутчицей и ушла. Та уже начала расстегивать пальто, но заметив мой взгляд, замерла и покраснела. Нервничая, она несколько раз обвела взглядом комнату, а затем начала снимать пальтишко с дочки, которая стояла посреди комнаты с удивленным и непонимающим лицом. Девочке, наверно, было четыре— пять лет, но на удивление, она не капризничала и почти ничего не говорила. Только когда мать посадила ее на кушетку, она что-то ей сказала, после чего та сразу посмотрела на меня. Поймав ее вопросительный взгляд, я спросил по-немецки: — Что?

Она сказала, но сразу увидела, что я ничего не понял, показала жестом, что ест. Я согласно кивнул головой, достал бумажник и спросил: — Идем в кафе?

Услышав знакомое слово, она поняла меня, потом начала говорить, спохватилась и стала тыкать пальцем в пол, а потом показывать жестом, что ест. Хозяйка пригласила нас на ужин. Я так и не понял: входит ужин в оплату жилья или нет, но решил, что надо расплатиться с женщиной за ее услугу и пусть она понимает как хочет, после чего протянул ей пятьдесят франков. При виде денег она вздрогнула, словно ее хлыстом ударили, жутко смутилась, покраснела, но деньги взяла и, опустив голову, стараясь не смотреть на меня, неловкими, судорожными движениями стала снимать с себя пальто. Она была молода, довольно мила и имела неплохую фигуру, правда ее светло-коричневое платье, купленное на какой-то дешевой распродаже, сидело на ней бесформенной грудой, по большей части скрывая все то, что дала ей природа. Сняв пальто, я повесил его в шкафу, после чего подошел к трюмо и стал рассматривать семейные фотографии. Хозяйка и ее муж, большой и крупный мужчина. На двух фото он был снят одетым в мундир. Ткнув пальцем, я спросил по-немецки: — Солдат?