Александр Хакимов - Джава

– Удачи вам, ребята, – сказал он. – Будьте постоянно на связи.

– Есть, – ответили ему. – Не скучай там.

– Удачи, – повторил он.

Удача была им всем крайне необходима. Но, как выяснилось очень скоро, она отвернулась от них, зараза…

…Наушники не передали звука удара. Зато хорошо был слышен пронзительный свист, с которым из разгерметизированного бота вырывался воздух. И были слышны яростные вопли и ругань его товарищей.

Он вцепился руками в пульт управления. Экран не показывал картину катастрофы: бот сейчас находился вне пределов видимости наружных телекамер. Но он словно воочию видел все – и развороченный десантный бот, и трех космонавтов в скафандрах, выброшенных в открытый Космос… Судя по голосам, все остались живы, но были совершенно беспомощны: он знал, что никто из них не надел реактивного ранца. Тесная кабина бота не позволяла этого.

Голоса смолкли. Мощная радиостанция десантного бота перестала существовать, а переговорные устройства скафандров были слишком слабы для связи с кораблем на таком расстоянии.

Он застыл, оценивая ситуацию. Итак, его друзья в данный момент болтались в космическом пространстве над Ганимедом, и воздуха в баллонах у каждого должно было хватить на двадцать четыре часа, ну, может, чуть больше. Остальные запасы воздуха безвозвратно погибли вместе с ботом. На экране бортового компьютера почти одновременно загорелись три зеленые точки, неумолимо отдаляющиеся друг от друга. Это автоматически заработали «маячки», встроенные в каждый скафандр. По этим «маячкам» вполне возможно запеленговать и найти каждого из космонавтов… а что дальше? Второго бота на планетолете не имелось. Космос – не океан, а планетолет, увы, не судно. Шлюпку не спустишь.

Что делать? Он прикрыл глаза и представил себе товарищей, разлетающихся по Космосу и бессильных что-либо сделать…

…Плакали-плакали сестрички-Гелиады по своему непутевому братцу Фаэтону… (а он, между прочим, тоже хорош – взял, сорванец, без спросу огненную колесницу отца своего, Гелиоса, да и погнал ее по небу; а потом испугался зодиакального Скорпиона, и кони понесли, и Фаэтон уже не в силах был управлять колесницей… и огонь чуть не опалил всю Землю… И тогда Зевс вынужден был метнуть молнии, и юноша погиб… А ведь он, можно сказать, был первым космонавтом! Разве нет?).

…плакали Гелиады, плакали… и их слезы падали в море и превращались в янтарь…

…а потом из этого янтаря сделали четки.

Щелк. Щелк. Щелк. Монотонное нескончаемое щелканье.

Джава сидел на большом камне, плоском, как стол, и слоистом, как разрезанный торт, шагах в десяти от полосы прибоя. Прибой мерно лизал серую полосу гладкого песка; вдоль всего берега тянулись длинные лохмы водорослей, выброшенных недавним штормом. Они высохли и стали похожи на седые мочала, в которых – если приглядеться – виднелись копошащиеся крабики. Неподалеку от камня розовела выброшенная кем-то кукла с задранными вверх руками и одной ногой. А вдалеке справа на полуострове возвышался Город. Столица. Мегаполис…

Заходящее солнце окрашивало громады небоскребов в темно-розовый цвет, а тени были голубыми. В небе над Городом, подобно роящейся мошкаре, двигалось множество маленьких черных точек; время от времени некоторые из них ярко вспыхивали под солнечными лучами. У аэротаксистов был час пик. А еще выше над Городом висела бледная горбушка луны, у которой не хватило терпения дождаться наступления ночи.

Шелестел прибой. С моря дул слабый ветерок, пахнущий солью и йодом.

Зерна четок скользили между пальцами, сухо щелкая друг о друга. Джава сидел на камне уже около часа, сидел почти не шевелясь, словно йог в состоянии медитации. Многие знавшие его люди считали эту привычку чудачеством. Ведь Джава вполне мог бы выбрать для короткого отдыха любую точку земного шара и довольно быстро оказаться там. В промежутке между обедом и ужином, например, он запросто мог бы посетить заповедники в Африке или на Новой Зеландии, лесной кемпинг в Канаде и высокогорную гималайскую турбазу… да где угодно он мог бы побывать, а к ужину вернуться домой. Но Джава предпочитал отъезжать километров на двадцать-тридцать от родного Города и так вот, издали, смотреть на него. Любоваться. Непременно с морского побережья. Непременно в одиночестве. И непременно вечером, на закате, когда жаркий суетный день медленно сдает вахту тихому прохладному вечеру. Просто сидеть и смотреть, ни о чем особенно не думая, и перебирать четки. При этом на душе у него бывало мирно и покойно, как бывает в раннем детстве перед отходом ко сну…