Игорь Сафиуллин - 90 последних лет

– Не тяготите души умерших своим плачем, отпустите горе, дайте ему улететь в небо. Лишние терзания только мешают им упокоиться… И начинайте копать могилы.

Руки крепко вбили грубо вытесанные кресты в серую лесную землю, а черные пасти глубоких могил скрыли в своих недрах истерзанные тела.

Похороны закончились глубокой ночью. При свете костров люди безмолвно оплакивали двенадцать мужчин и женщин, которые уже никогда не вернутся по темной лесной тропе обратно к своим домам. Черный лес навсегда стал их прибежищем, страшные деревья, получив обильную жертву, будто бы успокоились и застыли. Во тьме могил почва впитывала кровь и мясо павших, утоляя жажду корней черных исполинов, стоящих вокруг. Кто знает, быть может, призраки мертвых останутся здесь и незримыми стражами лесной тропы будут охранять близких им живых от новых хищников, ищущих свежей людской плоти.

Прошло уже десять дней после того, как поредевший отряд вернулся в деревню с победой. Стены внутри многих домов украсили волчьи шкуры, над кроватью Рифа и Мии тоже была прибита белая шкура волчицы, закрывавшая собой почти всю стену, а поверх нее на ремне висел смазанный и почищенный автомат, бывший в отсутствии боеприпасов просто украшением комнаты. Многие члены отряда все еще отходили от полученных ран, сам Риф три дня после возвращения провалялся в горячечном бреду пока молодое тело не побороло грязь, занесенную в рану. Мия с Ариком не отходили от него ни на минуту: девушка прикладывала мази из трав и меняла прохладные компрессы на лбу, а мальчишка без конца болтал о том, как он охранял деда и осторожно трогал ручками рваный полукруг отметин от волчьих зубов на отцовском плече и исполосованный когтями от ребер до паха живот.

Наиль в эти дни много времени проводил в поле, деревне, потерявшей столько жителей приходилось туго, работать было почти некому. За воротами в осенней мгле, теперь, надрываясь, тянули плуг в основном женщины, а простуженные дети, словно маленькие нахохлившиеся птицы, еле-еле ходили за ними по черной, размокшей земле полей и бросали зерна кукурузы в неглубокие борозды. Вернувшись на исходе десятого дня домой, он с трудом снял сапоги, облепленные грязью, и хромая прошел в кухню, где его ждал сын. Погрев руки у печи, старик сделал пару глотков воды из кувшина и вздохнув присел за стол, где уже сидел Риф, задумчиво смотрящий в затертое стекло окна с кружкой горячего отвара шалфея в руках. Он перевел взгляд на бессильно опущенные плечи старика, острыми углами, торчащие из-под ветхого серого свитера:

– Отец я не могу больше слышать о том, что в поле работают одни только женщины и дети. Хоть мы и отогнали зверье, поселку тяжело как никогда: людей нет, половина домов пустует, техника разваливается, а если что-то сломается то наших умений едва ли хватит даже на мелкий ремонт.

Наиль оперся спиной и бревенчатую стену и закрыл глаза. – Битва ослабила нас, это верно… все дни напролет люди только и говорят о том, чтобы отправить кого-нибудь на поиски помощи. Мы уже заканчиваем собирать провизию и заготавливать картечь для дробовиков, но никто понятия не имеет куда нужно идти.

Они помолчали несколько минут, слушая треск огня и разглядывая пляску оранжевых языков пламени в глубине печного устья. Согревшись, Наиль подумал, как все же хорошо просто сидеть рядом с сыном, наслаждаться живым теплом огня и вкусом душистого варева в мятой алюминиевой кружке. Однако долго расслабляться ему не пришлось: как обычно в таких случаях, входная дверь затряслась от настойчивого стука. Понося на чем свет стоит незваного гостя старик хрипло гаркнул: – Ну кто там, чего барабанишь? Заходи!

В проеме скрипнувшей двери, влажно пахнувшем слякотью и серостью зимнего дня, показалась рожа их соседа, принюхивающегося и вытирающего грязным рукавом мокрое от дождя лицо: – Там, это, торгаш приехал! Не было его уже считай года два как, а тут это, вдруг р-раз и появился, у ворот слоняется! Даже, это, дозорный не понял откуда он выскочил! Менять будем или чего? Только это… амбар уж наполовину пустой – самим бы дотянуть до лета!

Услышав новость Наиль немало ободрился, и встав с лавки, принялся с кряхтением натягивать пуховик, сердито ворча в сторону вошедшего:

– Да, а стрелять чем будешь? Овсом? А одежонку, провода, инструмент? Пилы все уже беззубые вон, ни петли дверной, ни гвоздя – суетился старик, ища в потемках свои сапоги – Чего ты смотришь, Дору, собирай людей пусть тащат продукцию! – голова Черницы раздраженно махнул на соседа рукой и посмотрел на сына. – Пойдем Риф, заодно поспрашаем, может этот слизень торговый что-нибудь посоветует.