Тимур Машуков - Ненаследный сын императора. Часть 1 [СИ]

И только мы с великим канцлером, Владимиром Алексеевичем Громовым, настороженно наблюдали друг за другом. Он знал, что мне известен его страшный грех — вина в гибели императора, я знал, что он в любой момент может раскрыть тайну моего рождения. И встречаясь глазами, мы оба молчаливо отводили взгляд. Заключив своеобразное перемирие, мы соблюдали вынужденный нейтралитет.

Через пару дней должна была уже состояться моя коронация. Несмотря на траур, страна должна была обрести своего императора.

Как и всегда, в разгар моих размышлений о причудливом переплетении судеб и событий, в мою комнату постучались. Непривычно неулыбчивые, с залегшими на переносицах горькими морщинками, сестры легко проскользнули в мою спальню, заняв привычное место на кровати. Первой нарушила молчание Екатерина:

— Скоро мы покинем империю, Алеша… — и грустно посмотрела в окно.

— После твоей коронации мы отправимся к своим женихам в Европу. Там и состоится бракосочетание. Такова последняя воля императора. — устало объяснила Лиза.

— В последние дни произошло столько всего, что трудно все принять и осознать. Страшное преступление, совершенное Владимиром, ужасная смерть отца, позорная кончина брата…

Я изумленно посмотрел на них. Ведь было принято решение не афишировать все подробности гибели Владимира и состояние, в котором он был найден.

— Да, мы все знаем… — невесело усмехнулась Лиза. — ты думаешь, прожив столько лет во дворце, мы не обзавелись собственными источниками информации?

— В этот раз я предпочла бы ничего не знать! — поморщившись, возразила Катя.

Помолчав ещё, Елизавета неожиданно тепло улыбнулась:

— Но уезжать мы будем, Алеша, со спокойной душой! Ты станешь хорошим правителем. То, как ты проявлял себя в разных ситуациях — заставляет верить, что Россия в надежных руках.

— Ты добрый, ты смелый, ты сострадательный… — затараторила Екатерина, демонстративно загибая пальцы. Я начал стремительно краснеть.

— И скромный… — рассмеялась Лиза. — потом посмотрела на меня блестящими глазами, — и очень красивый…

Эту ночь девушки провели со мной. Мы много разговаривали в полной темноте, которая располагала к откровенности. Иногда плакали, утешая друг друга, потом находили повод так же искренне рассмеяться. Так сестры прощались со мной. И пусть останется тайной даже для нас — произошло ли что-то между нами в эту ночь, или это были только яркие и чувственные сны, вызванные теплом объятий…

Накануне коронации я отправился к матушке. Состояние её здоровья оставляло желать лучшего, и я боялся, что она не вынесет присутствия на длительной церемонии. На мой осторожный стук отворила дверь Светлана Оленина. Радостно мне улыбнувшись, она резко прильнула к моим губам. Нехотя оторвавшись, она приняла приличествующий положению фрейлины скромный вид и повела меня к Софье Андреевне. По пути поделилась обнадеживающей новостью — вдовствующая императрица сегодня чувствует себя гораздо лучше.

Маменька действительно ожила. В чёрном, траурном платье, с гладкой прической, она выглядела даже моложе своих лет. Увидев меня, она радостно улыбнулась, подбежала ко мне, порывисто обняв.

— Алешенька, я так рада тебя видеть. Знаешь, миленький, я ночью много думала… Вся эта ужасная история с Володей… — её глаза подозрительно заблестели, голос предательски дрогнул. Но она справилась с собой и продолжила:

— Я приняла решение, Алеша, и не вздумай отговаривать меня! После завтрашней коронации я начну собираться. Я приняла решение принять постриг. В Суздале есть Троицкий монастырь, в который принимают вдовиц…

Я потрясенно смотрел на неё, не в силах вымолвить и слова. Представить ее, такую живую, деятельную, красивую в монашеском одеянии, практически похороненной заживо в мрачных и холодных стенах монастыря — я никак не мог! И только отрицательно качал головой….

— Алеша, так будет лучше. И моя вина есть в том, что Владимир стал… таким. — она печально улыбнулась, — но не ведала я, что слепой всепоглощающей любовью можно испортить ребенка, вырастить из него чудовище… И теперь я могу только ежечасными молитвами пытаться спасти его душу, быть может, слезы матери зачтутся там, и его участь будет чуть легче…

Я горячо обнял её, чувствуя, как она похудела за эти дни, став словно невесомой, хрупкой. Но такая сила в ней ощущалась — сила любви и надежды, что я не посмел спорить с её решением. Но горько было мне осознавать, что еще один любимый и дорогой человек покидает меня. Я был практически на вершине мира, добившись высокой цели — и оказалось, что здесь дуют злые, пронизывающие ветра одиночества.