Клим Жуков - Дед [litres]

Но в осеннем небе таял след третьей ракеты, которая поднялась туда, где не властно ударное могущество безоткатной установки Б-10. Скромного по всем статьям орудия.

Ильичёв приказал заминировать позиции и уходить.

Задание выполнено на две трети. Оставалось… уйти от неминуемого преследования, добраться до точки сбора и прорываться к границе.

Старлей понятия не имел, как ему повезло. Ему досталась хорошо разведанная пусковая в относительно удобной местности. Он быстро вычислил её точные координаты. Группа без проблем высадилась и нашла закладку с оружием. Первыми же залпами накрыла две цели из трёх и сумела уйти под прикрытием чудовищного пожара на стартовых столах.

Так повезло далеко не всем.

Из сорока двух групп специального назначения, задействованных против Турции в первые часы войны, на точки сбора смогли выбраться лишь девятнадцать, почти все поредевшие едва не вдвое.

Это была увертюра к их анабазису.

Границы достигли не более пяти процентов личного состава.

Среди них был счастливчик Ильичёв. Он видел гибель всего отряда капитана Гриневицкого. Сам капитан умер у него на руках, умоляя о пуле или ноже. Это случилось на своей территории, возле Геленджика, после того как ошмётки роты прошли тысячу девятьсот километров. То на своих двоих, то на захваченной технике, то вплавь, то ползком. Семь месяцев в аду, без связи, без надежды.

Геленджик был сожжён дотла ударами крылатых ракет. Там шестнадцать спецназовцев напоролись на отступавшую часть американской морской пехоты, которой тоже досталось. Но их было человек сто.

Из боя сумели выйти только Гриневицкий и Ильичёв, который тащил раненого командира на закорках пять километров.

– Эй, Дед, завязывай, – просипел, наконец, капитан. – Не могу больше, я… всё.

– Не дури, – отрезал Паша.

– Я всё равно сейчас сдохну, так хоть не мучай! Больно!

Ильичёв опустил товарища на горячие июньские камни, положив рядом автоматы – свой и его.

Оба более ничем не напоминали бравых вояк, которыми вступили в войну. Гриневицкий с бородой, свалянной в кровавый войлок. Паша с жидкой порослью вокруг лысины. Одетые в трофейное американское рваньё. Лишь автоматы сохранились родные – калашниковы, благо патронов к ним можно добыть без труда.

Одного взгляда хватило, чтобы понять, что командир опять прав. Он умирал. Пуля в голени, рассечённое осколком плечо, дыра в груди, дыра в животе.

– Ног не чую. Даже голень не болит.

– Потерпи, брат.

– На х… твоё «потерпи», всё мне, всё. Давай… ты знаешь, что делать.

Ильичёв знал. Подобрав автомат, он прицелился в голову капитана.

– Дед, иди… в расположение… понял? Будь там… склад экспериментальный, надо сберечь. Склад – важно! Это склад ТАФР, понимаешь? Будь при нём… что бы ни случилось… До дальнейших распоряжений… только дойди… слово?

– Слово, – пообещал Паша и выстрелил.

В расположение Ильичёв вернулся ещё через три месяца.

Городок Энергия был пуст, хоть и относительно цел. Несколько дырок от бомб не в счёт – старлей по пути видал такое, что родная часть казалась образцом сохранности. Но всё хорошее на этом кончилось.

Началось «всё плохое».

Связи не было.

Вообще. Никакой. Кабели обрубило напрочь, молчала и рация.

Нормальный военный человек на уровне инстинкта рвался доложить начальству об исполнении задания и собственном прибытии по месту службы, но связь… подвела. И ведь не уйдёшь! Боевой пост как-никак!

Три года старший лейтенант прожил форменным Робинзоном среди лесного океана, без единого человеческого лица, без единого голоса или точки-тире в эфире. Никто не шёл его сменять, не было приказов, ничего. Точнее, один приказ был – последнее распоряжение капитана Гриневицкого.

Трудно объяснить, как он не рехнулся за это время.

А может, и рехнулся.

По крайней мере, когда из леса появился первый монстр, которыми будет наполнена вся последующая карьера Ильичёва, он воспринял его без истерик. Ну монстр, и что теперь? От пулемётной очереди или гранаты, как выяснилось, чудовища загибались ровно так же, как любое другое существо на земле.

Ещё через год он встретил первых людей, которые оказались, натурально, беглыми зэками.

Так он и жил, точнее, существовал в пустоте, подвешенный между долгом, сошедшей с ума природой и разнообразным ненадёжным человеческим элементом.

Через девять лет, будучи к тому времени настоящим аборигеном Пустоши, в которую обратилось Подмосковье, он первый раз решился бросить склад и дойти до Москвы. Москвы он не нашёл – лишь далёкие руины и контрольно-пропускной пункт, ведший под землю. Так старлей Ильичёв нашёл Победоград.