Николай Бахрошин - За пять минут до

Перед собой-то он мог оправдаться. Вот про молодого олигарха ходили такие слухи, что лучше бы их вообще не слышать. Закраевского не обманывают! – утверждали знающие люди. И екало оно, до сих пор екало…

– Эй, дядя, выходи! – Широкоплечий малый нагло постучал по крыше машины.

Гаврилюк окаменело смотрел перед собой – делал вид, что полностью погружен в думы государственные. Он, между прочим, не комар чихнул, а тоже уполномоченное лицо – избранный глава градопоселения!

От растерянности ничего лучше не смог придумать.

– Эй, дядя, уснул там?!

– Вытащи его! – проскрипел урод-громила.

Малый все с той же бесцеремонностью рванул дверцу. Мэр словно бы очнулся, закрутил головой, сам выскочил из машины, расплылся в широкой улыбке:

– Север Семенович, глазам не верю! Дорогой вы наш, земляк вы наш драгоценный! Да какими судьбами такая радость?! Да что ж вы заранее-то… Уж мы бы вас встретили, как полагается! Уж мы бы вам хлеб-соль такую бы закатили…

А какую? – мелькнуло в глубине сознания. Чтоб она у тебя, упырь проклятый, колом в глотке застряла…

Гаврилюк расплылся еще шире. Почувствовал – даже за ушами хрустнуло от натуги. Он внутренне сжался и радушно распростер руки. Только пальцы подрагивали предательски, словно мэр собрался чуть-чуть полетать перед высоким гостем.

Закраевский смотрел на него без выражения. Равнодушно, как на пустое место.

Это как раз понятно! – быстро подумал мэр. Для тех, кто из Кремля смотрит, вся страна – пустое место. Ему самому до оскомины надоели городские людишки с их бесчисленными проблемами. Можно себе представить, как небожителям из правительства надоел наш бесшабашный народишко…

– У него нет ключа, его забрали, – спокойно и непонятно сказал Закраевский.

– Ка-ак?! Кто-о?!! – взревел урод.

Именно что взревел. С нечеловеческой, реактивной громкостью! Будто даже земля вздрогнула под ногами, холодный ветер резанул лицо, деревья у обочины всплеснули обломанными ветками…

Плотной ватой заложило уши. Гаврилюк скорее прочитал по губам, чем услышал, как Закраевский все так же спокойно сказал своему бандиту: «Мэр больше не нужен, убей его».

Убей? Позвольте, как это – убей?! Прямо здесь, среди улицы?! Он – многозначительное (значительное?) лицо, глава градопоселения, государственный человек, он – власть на местах…

Гаврилюк все еще удивлялся и негодовал, не мог поверить в то, что услышал (прочитал по губам?), когда петля-удавка жестко перехлестнула горло…

– Пирамида!!! Они идут к пирамиде!!! – громыхал страшный голос. Растекался, как круги по воде, сбивал листву, пригибал деревья, вышибал стекла, сносил кровлю с крыш и белье с веревок.

Последнее, что увидел в своей жизни Афанасий Никитич Гаврилюк, мэр города Скальска, – как порхнули по воздуху бледно-голубые застиранные кальсоны, беспомощно раскинув штанины с развевающимися завязками…

Бабай пил в одиночестве, мрачно и безнадежно.

– Возвращайся в Москву и жди, – сказал Север. А Вася его, этот дебил-гора, грозно гыкнул у него за спиной.

Да пошел он!.. Да пошли они! Да все – по известному адресу!

Он вернулся в Москву. С чего бы ему не вернуться? Сказано – сделано, его дело маленькое. Не нужен, значит, не нужен. Их дело.

– Может, я оставлю тебя в живых, – сказал Север. Может…

Беги, сказал, будет весело. А куда? Зачем? Надоело все…

Нет, ну Леха… Ну сукин кот! Кот Иудович!

Бабай никогда не любил котов. Даже в детстве. Этот немигающий взгляд, эта тайна в узких зрачках, эта неслышная, вкрадчивая поступь и острые когти-иголки, неожиданно выстреливающие из мягких лап… Собаки, с их не рассуждающей преданностью, куда понятней, считал он. Впрочем, у него и собаки не было. Никого не было, только сам у себя, любимого…

Котяра Искариотович – вот кем оказался зам Леха Федоров, друг любезный! Из него – человека, а он – в лицо жопой… Вышел, называется, в люди, шагая по трупам. Душитель хренов, стихоплет недоразвитый… А Север… Жди, сказал… Так сказал, что в животе сжалось. До сих пор разжаться не может, сколько он ни льет туда вискаревича с коньячевским.

Да пошли они!..

Дорогу из Скальска Бабай плохо помнил. Вроде Вано его вез на какой-то разбитой лайбе, давно на таких корытах не ездил. Где-то останавливались, что-то перекусывали, Луцкий все больше помалкивал. Косился на шефа (на бывшего шефа?!), как на буйно-больного. И ведь он, Бабай, был трезв как стекло. До звона в ушах трезв и зол. Странно, что больше ничего не запомнил.