Олег Дивов - День коронации [антология]

Ветер относит их оживленные голоса в море. Остроухие суки Охотника одна за другой выпрыгивают из-за кромки обрыва. Эти вовсе не ведают усталости. Одна из них тут же пускается по следу какой-то мелкой, живущей под желтой травой живности. Остальные рыщут в поисках добычи.

Я наблюдаю, как Хозяин разжигает уголья в посеребренной кадильнице и подает ее в руки Пастырю. Государь достает из рюкзака старенькую Псалтирь, листает страницы.

– В память о наших соотечественниках, пришедших на эту землю! Чин поминовения о православных воинах, – подсказывает Пастырь.

Государь начинает читать. Государыня становится рядом и вторит ему. Их голоса звучат красивым дуэтом. Герасим примолк, склонил голову. Губы его шевелятся. Он повторяет следом за Государем слова молитвы, но совсем беззвучно. Я волнуюсь. Слишком тихая получается у нас молитва. Пространство вокруг огромно и почти совсем пусто, если не считать мелких и бессмысленных грызунов, копошащихся под желтой травой. Суки Герасима слишком увлеклись охотой на них. Я слышу их тявканье в отдалении. Глупые молодухи! Увлечься охотой в такой момент! В глотке моей зреет протяжный, красивый, соразмерный мелодии псалма, звук. Пусть холодный океан услышит и мой голос! Я поднимаю к небу морду и…

– Тише!!! – Хозяин смотрит на меня строго.

Пастырь оборачивается.

– Пусть. Пусть пес подпевает. Он такая же Божья тварь, как и любой из нас. А может быть, он и ближе к Богу. Кто знает?

Пастырь идет по урезу обрыва. Белую его бороду и лиловые, с золотой отделкой священнические ризы треплет свежий ветер. Выцветшие его глаза слезятся – Пастырь отчаянно мерзнет. Под ризами у него поддет теплый, пахнущий козлятиной жилет, но и он не спасает старика от холода. Пастырь крепится. Машет кадилом. Цепь гремит.

– Благословляю вас владеть и править этой землей. Благословляю хранить и множить ее богатства, – так говорит Пастырь.

Пахучий дымок лезет мне в ноздри. Не в силах удержать отчаянный чих, я ловлю строгий взгляд Хозяина и укладываюсь на брюхо, приняв самую смиренную позу. Суки Герасима топчутся в отдалении. Свирепые, борзые, слишком юные для настоящего собачьего смирения, они все же не решаются приблизиться к Пастырю. Ветер играет с дымком, относит его подальше в океан.

Странная мысль приходит мне в голову. Что, если я умру прямо здесь, на этой промерзшей земле, и мои кости будут погребены в верхнем, по летнему времени оттаявшем ее слое, а через много человеческих зим и лет меня отыщет какой-нибудь охотник и горделиво покажет их своей спутнице? Пастырь останавливается на краю обрыва. Уголья в кадильнице потухли. Позабыв о холоде и усталости, он смотрит на серые воды Ледовитого океана. Солнце припекает. Белое покрывало облаков повисло на скалах недальнего острова, свежему ветерку никак не удается сорвать его, и потому над нашими головами ни облачка.

Я приближаюсь к Пастырю и ложусь возле его ног. Мы оба – старики. Тогда почему же он мерзнет, а мне, несмотря на недавнее купание в ледяной воде, жарко?

– Устал, старина? – Пастырь склоняется ко мне лежащему, протягивает руку, треплет шерсть на загривке. – Ты ведь домашняя собака. Не привык к таким экскурсиям?

– Что, жарко тебе, старина? Потерпи! – в тон Пастырю говорит Хозяин.

Кто еще меня пожалеет? Пожалуй, этим кем-то будет сам Государь. Он лезет в карман куртки, достает ванильный сухарь и протягивает мне:

– Хочешь?

Я осторожно беру подарок зубами и сразу проглатываю. Государыня смеется:

– Наш Тойон вполне здоров. Аппетит хороший, как всегда.

– У Тойона густой мех, – заверяет ее Герасим. – Он не простудится, и ему не жарко. Собаки выносливей людей.

– Смотрите! Он улыбается! – кричит Государыня.

Это правда. Я со щенячьего возраста обхожусь без куртки и обуви. Я не простыну, даже оказавшись в ледяной воде. Я – пес. За долгую жизнь я научился смотреть на мир глазами людей. Я улыбаюсь.

Они пришли и убили всех. Черные люди с черными автоматами.

В Калужском кадетском корпусе шло необычное утреннее построение – предпраздничное. Все три курса – восемьдесят семь мальчиков тринадцати-семнадцати лет от роду. Почти все преподаватели, офицеры и гражданские. Не было только начальника, потомка знаменитого генерала, прославившегося на Бородинском поле, – его буквально накануне вызвали в столицу.

Роты выстроились по периметру учебного плаца. Миша радостно разглядывал построение, нашел и высокого, вечно серьезного Алешу Романова, и улыбчивого выдумщика Колю Голицына, даже высмотрел на левом фланге щуплую фигурку закадычного друга Володи Бахтеярова.