Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

Я думала, меня убьют еще на третьем шаге. И приготовилась умереть.

Все кричали, метались и пытались тушить. Звери.

Я вышла в дверь мимо мечущихся в пламени людей и закрыла ее за собой.

Дошла до ворот, села на лошадь и поехала. Н-но, Дюк. Н-но.

Я расскажу вам о любви и мести.

Я расскажу вам о воздаянии.

Вот и мост. Мерин выбился из сил и шел медленно, осторожно. Я знала, что скоро за мостом – поворот на Уолтон. А там люди, маршал, рейнджеры. Там тепло и помощь.

Я вдохнула и выдохнула. Я вспомнила, что мне приходится дышать, иначе тело забывает…

Выстрел прозвучал так тихо, что я почти его не заметила.

Дюк пошатнулся. Я еле удержалась в седле, схватилась за гриву. Мерин пошел как пьяный, споткнулся… И упал. Тело распласталось по дороге, в снегу.

Я помотала головой. При падении я ударилась о землю так, что перехватило дыхание. Я повернулась. Светало, утреннее солнце неторопливо поднималось где-то в облаках. Мир был серым, почти без теней.

Дюк умирал.

Он дернул копытом и замер. Он лежал в снегу, а из-под него медленно растекалось красное пятно. Все-таки это случилось. Та судьба, которой он так долго избегал.

Его подстрелили.

Я повернулась, подняла «уокер» из снега. Аккуратно обтерла ствол от снега и пошла вперед, на мост. Револьвер оттягивал руку. Мрачная тяжесть. Чугунная гиря.

Воздаяние.

– Кто здесь? – закричала я. – Выходи.

И он вышел.

Безногий индеец навахо. Он выполз на мост и наставил на меня винтовку.

Я засмеялась. Мой смех разлетелся над ручьем, над всем этим проклятым миром.

«Не оглядывайся», – сказал Господь жене Лота. И она не оглядывалась. Я вдруг как наяву услышала, как мама читает Библию. Горит свеча, тени пляшут на стенах, а мы с Энни сидим и слушаем. Энни дремлет, а где-то в темноте, там, за столом, сидит Мормон. И по его щекам катятся слезы.

«И жена Лота не выдержала и оглянулась». Я шла на безногого индейца, держа револьвер убитого праведника.

Один на один.

Он смотрел на меня. Близко посаженные глаза, широкая челюсть. Красно-смуглая кожа. Его народ убивали, а теперь он собирался убить меня. Это он навел бандитов на нас с отцом. Теперь я знаю.

Мы выстрелили одновременно.

Дыхание смерти. Даже в том, как лежит этот снег, я вижу приближение смерти.

Белый снег. Серые льдинки на берегу, выброшенные течением. Весна скоро. Весна.

Серая вода, глинистый берег. Тонкие ветки качаются над водой. Прозрачные пластинки льда под солнцем.

Волчий вой.

– Придурок краснокожий, – сказал Очкарик в сердцах. – Ты подстрелил мою лошадь.

Он поднял винтовку и выстрелил в индейца. Еще раз. Тело дернулось и замерло.

Они взяли меня, когда я стояла на мосту.

Я расстреляла в подъезжающих всадников все патроны «уокера», но ни в кого не попала. Обидно. Обидно.

Моя рука горела. Я скосила глаза – вместо правой руки у меня было кровавое месиво. Боли, однако, я не чувствовала. Только словно рука онемела.

Безногий в меня все-таки попал.

Зато вдруг почувствовала другое. Меня собирались повесить.

Я не увижу весны.

Я знаю.

Веревка царапает кожу – от этого касания я вся покрываюсь мурашками. Смешно, наверное, хотя не знаю, что может быть смешного в повешении. Но наверняка что-то есть, потому что я едва могу удержаться от смеха. Я сжимаю зубы, чтобы смешок не вырвался и не улетел в высоту.

Может, Бог сейчас как раз на меня смотрит, а тут я со своим смешком. Он посмотрит на меня и подумает: вот эта девчонка, что всегда хихикает в моей церкви. Хорошо бы он так подумал. Честное слово, хорошо. Тогда бы он, может, подумал, что было бы неплохо эту дуреху спасти. Честное слово, было бы неплохо. Иначе кто будет смеяться в моей церкви?

Жаль, что я ни в кого не попала. Слишком тяжелый револьвер у Мормона. Я думала, он оторвет мне руку. Как из отцовского дробовика стрелять. Словно мне в ладонь корова боднула.

Жаль, что я не попала.

Жаль.

Жаль.

Несправедливость. Самый главный закон мира – несправедливость. Это я сейчас понимаю. Как будто Бог вышел. Как заходишь на ранчо и видишь, что хозяина нет. И любой может сотворить с его домом и скотиной все, что пожелает. Словно мы коровы в стойле божьем. Словно коровы. И любой творит.

Хорошие люди умирают.

Плохие живут и процветают. И нет никакого воздаяния, никакого суда. Никакой мести.

Мой отец говорил: «Долги платят только честные люди». И это правда.

Веревка царапает горло. Я зажмуриваю глаза от всесилия зла.