Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— У тебя сегодня был сеанс импринтинга? Голос звучит иначе.

— Оскар, это временно.

— Стар, ты проводишь сеансы слишком часто. Ты истощаешь себя.

— Возможно. Но в этом деле только я могу быть судьей, ты же знаешь.

— Я не знаю! Ты можешь быть судьей всего треклятого мироздания, но я твой муж, и мне виднее, когда ты выматываешь себя работой…

— Любимый мой!

И таких инцидентов было немало.

Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого был похоронен еще на Невии, и меня он больше не посещал.

Да и Центр — не то место, где этот призрак может разгуляться. Здесь столько же брачных обычаев, сколько культур, — тысячи. Они нейтрализуют друг друга. Некоторые гуманоиды моногамны по инстинкту — ну как лебеди, что ли. И это трудно считать «добродетелью». Как смелость есть преодоление страха, так добродетель есть правильное поведение перед лицом искушения. Если нет соблазна, нет и добродетели. А у этих несгибаемых моногамников искушения просто не бывает. Если кто-нибудь по неведению делал нескромное предложение какой-нибудь из этих целомудренных дам, он не рисковал получить пощечину, ни тем более удар кинжалом. Она просто отвергала его и продолжала беседу. И если бы ее муж подслушал разговор между ними, беды бы тоже не случилось. У инстинктивно моногамной расы не может быть ревности. Я, впрочем, сам этого не проверял. Мне — по виду и запаху — они казались похожими на прокисшее хлебное тесто. Где нет соблазна — нет добродетели.

Однако у меня были случаи проявить «добродетель». Та кошечка с осиной талией была очень соблазнительной. Я узнал, что она из цивилизации, в которой женщина не может выйти замуж, пока не докажет, что способна к деторождению, как это принято у нас на тихоокеанских островах и в некоторых странах Европы. Она не нарушала табу своего племени. Еще больше меня привлекла другая девушка — очаровашка с дивной фигуркой, с отличным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц вселенной. Свое предложение она отнюдь не писала на тротуаре, а просто на местном жаргоне с искусной недосказанностью дала понять, что не очень занята и вполне заинтересована.

Это было свежо и почти по-американски. Я справился (стороной) об обычаях ее племени и узнал, что, хотя они очень строги в делах брака, в прочих отношениях нравы у них весьма свободны. В качестве зятя я бы там не прошел, но окно было открыто, даже если двери запирались крепко-накрепко.

В общем, я струсил. Я покопался как следует в своей душе и нашел там такое же сокрушительное любопытство, как у тех женщин, которые делали мне предложения только потому, что я был консортом Ее Мудрости. Миленькая Зай- и-ван принадлежала к числу тех, кто не носил одежды. Последнюю она выращивала сама — от кончика носа до крошечных пальчиков на ногах ее покрывала мягкая блестящая серая шерстка, удивительно похожая на мех шиншиллы. Потрясающе!

Не мог я сделать с ней этого — слишком милая была девочка.

В этом искушении я признался Стар, и она мягко намекнула, что я, видно, отношусь к роду животных, шевелящих длинными ушами, поскольку Зай-и-ван славится как выдающаяся артистка даже среди собственного народа, а народ ее, как никакой другой, истово поклоняется Эросу.

Я так и остался трусишкой. Роман с такой чудесной девочкой обязан основываться на любви, хотя бы частично, а тут была не любовь, а просто интерес к дивному меху. И еще я боялся, что связь с Зай-и-ван перерастет в любовь, а моей женой она стать не может, даже если бы Стар меня отпустила.

Или даже не отпустила бы. На Центре нет законов против полигамии. В некоторых религиях такие законы есть, в других она поощряется, но смешение культур приводит к такому же смешению религий, которые гасят друг друга, наподобие того, как гасят друг друга разные обычаи. Культурологи утверждают, что закон религиозной свободы инвариантен: религиозная свобода в поликультурной системе обратно пропорциональна силе самой распространенной религии. Это, видимо, есть частный случай более широкой инвариантности, заключающейся в том, что все виды свобод вырастают из конфликтов между культурами, так как обычай, которому не противостоит противоположный, становится обязательным и рассматривается как «закон природы».

Руфо с этим взглядом не согласен. Он считает, что его коллеги — с дырявыми их мозгами! — включают в уравнение вещи, которые не могут быть измерены количественно и даже недоступны для точного определения. Свобода — это счастливое исключение, так как тупая толпа во всех расах боится любых свобод не только для соседа, но и для себя и уничтожает их всюду, где это только возможно.