Дэвид Эннендэйл - Грешные и проклятые

- Тебе нужно полноценное лечение, - сказал я.

- Сколько дней осталось до прибытия «Огня Дисциплины»?

- Шесть.

- Постараюсь до тех пор не допустить инфекции. Но, наверное, я все равно потеряю ногу.

- До тех пор? – удивился я. – Ты летишь со мной?

- Да, - сказала она.

Когда мы вернулись на мостик, Мейсер согласился с ее решением.

- Я оценил ущерб, который мы причинили, - сказал он. – Станция «Лигуриан» более непригодна к эксплуатации. Нам придется покинуть ее. Да и в любом случае, когда нас осталось только двое, мы не сможем продолжать работу.

- Не поступало ответа на наши сообщения? – спросила Лигейя.

- Нет. Но я послал еще одно сообщение с отчетом о случившемся, - Мейсер явно выглядел удрученным.

- Насколько подробное?

- Насколько можно было обойтись без лишних подробностей.

- Но не более того, - сказал я.

- Да.

Лигейя вздохнула.

- У всего этого будут последствия.

« И еще какие », подумал я. « Начнется расследование. И вести его будут организации, которые отнюдь не славятся своим милосердием ».

Лигейя оперлась на спинку сиденья Мейсера. Вдруг она пошатнулась, и чтобы устоять на ногах, схватилась за кресло с такой силой, что ее пальцы побелели.

- Тебе надо отдохнуть, - сказал я ей.

С серым лицом она позволила мне помочь ей дойти до каюты, и со стоном повалилась на койку.

- Поспи хоть немного, - сказал я.

- Не знаю, проснусь ли я.

- Сильно болит?

- Я пытаюсь не думать об этом, - она взяла меня за руку. – Спасибо, что был там со мной.

Я мягко пожал ее руку. Сердце сжалось от счастья. Я получил свое искупление.

- Останься на минутку, - попросила она.

Я присел на койку рядом с ней.

- Конечно.

- Так что ты будешь делать дальше? – спросила Лигейя.

- То, что мне скажут, как и мы все.

Хотя то, что я сказал, было правдой, которая вполне удовлетворяла ее, я ощутил чувство вины, будто уклонялся от ответа. И еще я испытал облегчение от того, что она не спрашивала, отправлюсь ли я на Эй-Мортис и приму ли свое новое назначение. В зависимости от того, как пойдет расследование, я еще могу счесть это весьма завидной судьбой. Но пока эти тревоги казались еще чем-то далеким и неясным. Сейчас меня интересовали только краткосрочные перспективы. Мы с Лигейей улетим отсюда вместе. Такой исход был лучше чем что-либо, на что я только смел надеяться, когда прибыл на станцию.

- А что с твоими сомнениями? – спросила она. – Ты получил ответ на них?

Я тщательно обдумал ответ.

- Думаю, что да, - сказал я наконец. – То, что случилось, было … - я подыскал подходящее слово, - определяющим .

- Значит, ты примешь свое призвание.

- Да, - на этот раз я ответил быстро. И это была ложь.

Почему я солгал ей? Потому что это был ответ, который она хотела услышать. Она была настолько измучена, и испытывала такую сильную боль, что я просто не мог причинять ей еще больше страданий. Я любил ее. И считал, что должен дать ей утешение, и уменьшить ее боль, насколько смогу.

Вам не нравится этот ответ. Вы считаете его недостаточным. Возможно, вы и правы. Мы же честны друг с другом, не так ли? По крайней мере, я пытаюсь быть честным с собой.

Ладно. Я солгал ей, пытаясь ее утешить, но еще и потому, что не хотел, чтобы она снова посмотрела на меня, как тогда, когда я выпустил чудовище. Если бы я сказал ей, что теперь больше, чем когда-либо знаю, насколько не подхожу для должности миссионера, то я бы разрушил все хорошее, чего мне удалось достигнуть на «Кардинале Визейне». Я не был уверен, простила ли она меня за мои ошибки, за смерти ее друзей – ведь они погибли из-за меня. Тогда в ее разуме самым свежим воспоминанием было то, как мы вместе боролись на борту транспорта. Если бы она была менее измучена и меньше страдала от ран, то, наверное, едва ли так хорошо бы отнеслась ко мне. Но если в моих силах было что-то, что могло вернуть ее любовь, то я был готов сделать это.

Я любил ее. Я уже говорил вам. И больше ничего не имело значения. Правда была ценна для меня в той степени, в какой она помогала мне вернуть Лигейю.

- Я рада, - сказала она. – Император дал тебе этот дар. И ты должен использовать его, насколько это возможно.

Мои проповеди. Теперь я не мог даже помыслить о том, чтобы написать еще одну. Они и раньше звучали для меня фальшиво – упражнения в затейливом пустословии, за которыми не было искренней убежденности. И от того, что они производили впечатление на людей, мне только было еще больше стыдно. Я не гордился своим искусством. Оно лишь делало меня талантливым шарлатаном.