Дмитрий Панасенко - Ллойс [СИ]

Второй словил шальную пулю во время нападения рейдеров. Третий просто наступил на мину. Четвертый… четвертый забыл про все свои чувства, стоило ей раскрыться, рассказать, кто она на самом деле такая… С первым пришлось хуже всего. Убивать по-настоящему близкого тебе человека намного сложнее, чем чужого. Даже в порядке самозащиты. Даже из мести. Остальные. Остальные… остальные, будто проваливались в пропасть, забирая с собой куски ее души, гася чувства и оставляя на месте себя саднящие, то вызывающие вспышки ярости, то заставляющие течь слезы раны. Она считала, что уже привыкла. В конце концов, весь этот мир катится к черту, так кто она такая, чтобы вставать у него на пути? Но сейчас… сейчас в ней что-то надорвалось.

Икнув, Элеум подтянулась к вскрытому ею металлическому ящику и вытащила из него еще один тюбик концентрированной питательной пасты. Еда астронавтов — надо же. Это убежище не походило на научный объект, скорее, на военный бункер. Чертов мальчишка ее обманул. Использовал. Вечно ее обманывают и используют. Ну почему, она, имея за плечами не одно ведро съеденного дерьма, целую кучу разбитых надежд и нарушенных обещаний, так и осталась доверчивой дурой? Почему она, спящая сном младенца, несмотря на то, что из оставленных ею за спиной трупов можно сложить небольшую гору, до сих пор беспокоится о сопливом мальчишке?

Подавив всхлип, девушка, сорвав зубами пробку, выдавила в рот содержимое тюбика и досадливо поморщилась. Этот оказался приторно сладким. «Шоколадное масло» — прочитала она на боку смятой тубы и невольно усмехнулась. Надо же — почти настоящий шоколад. В любом городе такую штуку обменяли бы на серебро по весу. Отшвырнув в сторону смятый пластик, Ллойс снова поморщилась, отпила немого солоноватой на вкус воды из найденной в одном из отсеков склада небольшой пластиковой бутылки и попробовала пошевелить пальцами ног. Все еще больно, но вполне терпимо. Еще минут двадцать, и кости срастутся окончательно. Боль исчезнет через пару часов. А через месяц даже шрамов не останется. Если она, конечно, сумеет отсюда выбраться. Неловко орудуя левой рукой, Элеум принялась стаскивать с себя остатки бронекостюма. Выходило плохо — потеря глаза не слишком положительно сказалась на координации. Проросшая, вызывающим тошноту одним своим видом побегом, покрытого морщинистой, болезненно реагирующей на любые прикосновения кожи, «зародыша» правая только мешалась в этом оказавшемся непривычно сложном процессе. Но это пока. При наличии достаточного количества пищи функционал восстановится уже через час. Всегда так, чем сильнее повреждения, тем быстрее регенерация. С глазом все будет намного хуже. За свою жизнь Элеум дважды приходилась терять глаз, правда, оба раза левый, и последний раз, чтобы полностью восстановиться, ей пришлось прождать почти месяц. С другой стороны, если где-нибудь сейчас засветиться, сымитировать смерть, а потом залечь на дно и дождаться, когда он отрастет…

Можно опять перекраситься, сменить прическу и поменять имя. Одноглазая Элеум Ллойс умрет, а вместе с ней исчезнет и большинство ее неприятностей… Девушка содрогнулась. «Аварийные протоколы», вот как называл это безумный старик. Чертовы аварийные протоколы. Если бы не эта заботливо натренированная старым садистом особенность организма, она бы, наверное, уже сдохла по-настоящему. Старый урод мог бы гордиться. Великий, мать его, Хранитель знаний. Чертов безумный гений. Творец чудовищ. Интересно, сколько было до нее? Старик говорил, что хоть она и первая выжившая после «процедур», но самая его главная неудача. Иногда, перепив кислой браги, орал, что она — лживая сука, обманувшая его сканер. Что дальнейшие исследования бесполезны, что он пробудил саму мерзость. Под конец вообще грозился сжечь ее в кремационной печи.

Поднеся культю к самому лицу, Элеум пошевелила еще не до конца отросшими, наполовину сформировавшимися, чем-то напоминающими младенческие пальчиками и истерически захихикала. Сжечь в печи? Один раз она уже попадала под огнемет. К тому же… старик никогда бы этого не сделал. Слишком уж привык к ее боли. К ее мольбам и крикам. Слишком ему нравилось ломать ее снова, и снова, и снова. Повторять, что она — подделка, фальшивка от самых истоков, и только боль у нее настоящая. А еще ему не с кем было поговорить. Рассказать свои безумные, наполненные древним мраком и первобытным ужасом истории. Она была терпеливой и благодарной слушательницей, старалась угодить ему во всем, но он, все равно, ее боялся. Боялся того, что реши он исполнить свою угрозу, она выживет в сердцевине порожденного бензиновыми парами и мазутом пламени. Восстанет из пепла. Сколько раз она думала, что умрет? Сколько раз ее давили, рвали, резали, вскрывали как рыбу, потрошили, ломали, сдирали кожу, обливали кислотой, расстреливали из разнообразнейшего оружия? Сколько дерьма она пропустила через себя? Сколько раз она, мало чем напоминающим человека обрубком, выла и молила о смерти, пока склонившийся над чаном с биомассой старик медленно разъяснял, что ее ждет на следующем этапе «испытаний».