Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Ни Тай снова сунул руки в карманы:

– Давненько я никому не был нужен. Это интересно, из этого могут получиться стихи. – Вразвалку прошел к пульту управления и уселся на стол. – Ладно, останусь ненадолго. О чем тебе нужно поговорить?

Джо молчал, мысли играли в чехарду.

– Из чего сделан твой корабль? – выдал он наконец.

Ни Тай возвел глаза к потолку:

– Слушай, Ком! На кой ему знать, из чего корабль? Он меня что, дурит? Если так, то я пойду. Меня постоянно дурят, я уже все про это знаю, и мне неинтересно.

– Ему надо духу набраться перед важными вопросами, – объяснил Ком. – Прояви терпение.

Ни Тай снова посмотрел на Джо:

– А ты знаешь, он прав. Я вот пишу слишком быстро, и мои стихи подтекают: тут слово, там строфа. От этого их никто не понимает. И терпеть я не очень-то умею. Между прочим, все это может оказаться очень любопытным. Это твоя окарина?

Джо кивнул.

– Я раньше играл на такой. – Ни поднес окарину к губам и выдул быструю, светлую мелодию, внезапно замедлившуюся к концу.

У Джо сжалось в горле еще сильней. Эта мелодия была первая, что он выучил на окарине.

– Только это я и знаю, – сказал Ни. – Надо было мне подольше поучиться. Теперь ты сыграй. Может, как раз духу наберешься.

Джо только головой покачал.

Ни Тай пожал плечами, повертел в руках окарину, потом спросил:

– Больно?

– Да, – помолчав, ответил Джо.

– Я не виноват. Просто я уже много всего попробовал.

– Позволите вмешаться? – подал голос Ком.

Ни снова пожал плечами:

– Давай.

Джо просто кивнул.

– Когда ты начитаешься побольше, Джо, ты поймешь: есть писатели, которые словно пережили все, что ты пережил, открыли все, что открыл ты. Был такой древний фантаст, Теодор Старджон, он меня насквозь просвечивал каждой своей книгой. Он видел все, что видел я: каждый отблеск в окне, каждую тень листка на сетчатой двери. Он так же играл на гитаре, так же пришвартовался на две недели в теплой бухте у техасского городка Арансас-Пасс. А ведь он был писатель – то есть сочинитель – и жил четыре тысячи лет назад… И еще ты будешь встречать людей совсем на тебя не похожих, и они у того же писателя будут находить – себя. Такие писатели встречаются редко. Ни Тай Ли – один из них. Я прочел много твоих стихов, Ни Тай. Если бы я решил выразить тебе свое восхищение, то, думаю, лишь смутил бы тебя неумеренностью похвал.

– Ух ты, спасибо. – Ни Тай просиял улыбкой, которую не смог скрыть, даже склонив голову и упершись взглядом в колени. – Только я самые лучшие стихи теряю. Или не записываю. Жаль, что я не могу их тебе показать. Там есть стоящие.

– Да, жаль, – ответил Ком.

– Погоди-ка. – Ни Тай поднял голову и посмотрел на Джо. – Ты ведь чего-то хотел от меня. А я даже забыл твой вопрос…

– Про корабль, – подсказал Джо.

– Ну, я просто выдолбил изнутри кусок непористого метеора, а сзади прикрутил кайзоновый двигатель.

– Именно! – воскликнул Ком. – Именно так это и делается! Прикрутил реверсным ключом. Там же левая резьба, да? Давно это было, а помню: отличный получился кораблик!

– Насчет резьбы ты прав, – сказал Ни Тай. – Только у меня вместо ключа были плоскогубцы.

– Не важно. Главное, что ты тоже его строил. Я же говорил тебе, Джо, у некоторых писателей есть этот дар! Просто невероятно…

– Беда только в том, – возразил Ни, – что я ни к чему не прикипаю душой и ничего не знаю как следует. Увижу, опишу в стихах одной строчкой – и дальше, дальше. Это, наверное, страх во мне. Пишу обо всем, потому что сам ничего не могу…

Тут мне стало не по себе. Именно это я сказал Норну за час до того, как мы рухнули на Джинрисе. Мы говорили о моей последней книге. Помните меня? Я – Яхонт.

– Но ты же не старше меня, – вымолвил наконец Джо. – Как же ты успел все это пережить и описать?

– Ну… я… сам не знаю, честно-то говоря. Просто так получается. Наверное, я много чего не сделаю в жизни, потому что все время пишу.

– Еще раз вмешаюсь, – сказал Ком. – Ты не обидишься, если я расскажу ему, как все было?

Ни Тай покачал головой.

– Это было как у Оскара и Альфреда… – начал Ком.

Во взгляде Ни Тая что-то смягчилось.

– Как у Верлена и Рембо, – подхватил он.

– Как у Кокто и Радиге, – в такт отвечал Ком.

– Как у Виллара и его Колетт…

– В литературе это повторяется, – сказал Ком. – Писатели. Двое. Один старше, другой – или другая – моложе, часто почти ребенок. И трагедия. И что-то прекрасное рождается в мир. Так – каждые полвека или четверть века со времен романтизма.