Светлана Кузнецова - Дворец для рабов [litres]

Его тащили по разноцветному полу. Плитка никак не складывалась в четкий рисунок, узоры распадались на фрагменты. Лишь красные восьмилучевые «звезды», образованные квадратами и ромбами, удавалось хоть как-то идентифицировать. Возможно, у Тима просто мельтешило перед глазами. Как его доставили сюда, он помнил очень смутно. Вроде бы куда-то везли на дрезине или тащили на носилках. Он то проваливался в вязкое марево забытья, то выныривал для того, чтобы глотнуть свежего воздуха. Конвоиры рук больше не распускали, обращались аккуратно, если не бережно.

Перед переходом с «Таганской» пригласили врача. Тот долго светил в глаз фонариком, отгибал нижнее веко, проверял пульс и пробовал задавать вопросы. Тим отмалчивался. Не то чтобы он вообразил себя партизаном на допросе, просто стало невыносимо лениво ворочать языком. Хотелось лечь, все равно куда, хотя бы прямо на пол, свернуться калачиком, подтащив колени к груди, уткнуться в них носом, закрыть глаза, и пусть его оставят, наконец, в покое. Он даже попытался претворить мечты в жизнь, но его снова вздернули на ноги, встряхнули и повели куда-то через несколько усиленных блокпостов.

Люди на станции предпочли его не замечать. Те, с кем Тим невольно сталкивался взглядом, торопливо отворачивались, иногда бурчали что-то себе под нос. Только какая-то старуха в сером платке с синей окантовкой по краю, с прищуренными, почти заплывшими глазами прошептала на ухо соседке, но Тим все равно услышал, а возможно, прочел по губам:

– Смотри-смотри, своего куда-то потащили.

Он вспомнил, что все еще одет в форму ганзейцев, и усмехнулся.

– Раз на «Марксистскую» ведут, значит, не свой. Чужой, – ответила вторая, высокая и с виду строгая женщина с пучком темных волос, припорошенных пеплом седины, на голове. – Может, вообще шпие́н, – последнее слово она почему-то произносила неверно, делая ударение на гласную «Е», при этом отгибала мизинчик и задирала курносый нос.

Тиму стало смешно, и он отвернулся. Слишком резко – голова закружилась.

– Ничего-ничего, легкое сотрясение мозга. Отлежитесь, отоспитесь, и все пройдет, – заверил врач. Никто не отдавал ему приказов, но врач увязался за конвоирами и сопровождал их до самой тюрьмы.

«Да я просто не доживу», – мог бы ответить ему парень, но не стал.

– Куда его? – спросил простуженным, сипящим голосом тюремщик.

– А вон… в правую. Как раз на той неделе освободилась.

Станция-тюрьма. Проемы многочисленных арок на платформе, уходящих в темноту, с двух сторон перекрывали прочные металлические решетки, образуя тесные клетушки примерно метр на два. Вряд ли отсюда действительно освобождали. Прежний обитатель камеры, в которую вели Тима, скорее всего, умер от болезни или был расстрелян. По всей вероятности, подобная участь постигнет и его самого. Особенно печально, что за два шага от свободы и возвращения домой.

Тим не сопротивлялся. Молча ждал, когда перед ним откроют дверь его узилища. «Последний приют», – было написано на полу масляной краской. То ли у тюремщиков, то ли у осужденного имелось своеобразное чувство юмора.

Наверняка здесь не только его предшественник пропал навсегда, но и многие другие, занимавшие эту камеру до него. Тим тоже канет в Лету, забудет, кто он, может, даже свихнется. А ведь следовало всего лишь спокойно просидеть несколько часов в убежище и дождаться Кая. Конечно, сталкер не являлся сверхсильным существом, за которое привык держать его Тим, да и многие жители Московского метрополитена, но он точно не бросил бы и помог. Даже Гнусь признавал, что Кай никогда не предает. Вот только Тима он точно искать не станет, а даже если бы и решил посмотреть, куда тот запропастился, не найдет никаких следов. Хорошо, если не попадется мутанту-удильщику – так Тим решил обозвать ту тварь с длинными когтями. Спрашивать у тюремщиков что-либо не тянуло.

Прихода Немчинова он ждал с каким-то отупелым остервенением. Пусть и не собирался с ним беседовать, но знал: не устоит. Ганзеец всегда мог втянуть его в разговор, вряд ли в этот раз что-то изменится. Тот, впрочем, не спешил появляться. То ли в отместку, то ли потакая овладевшей им апатии, Тим отказывался от еды, подолгу лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, пока его не накрывала зыбкая дрема. Яркие, запоминающиеся видения решили покинуть его именно сейчас.

Станция была по-своему красива, пусть и не так, как кольцевые. Облицованные красным мрамором колонны с продольными выемками, из-за чего они казались двойными, а Тиму и вовсе – знаменами, развевающимися на отсутствующем здесь ветру. По стенам – тоже мрамор с оттенками от светло-розового до серого. Светильники-спирали располагались посреди полукруглого потолка-свода. Посмотреть было на что – сквозь тюремную решетку.