Александр Волков: Цепи грешника

Вдруг, неподалеку, послышалось громкое и леденящее душу паучье шипение. Настолько пронзительное, что у меня мурашки по спине пробежались, а Маша оцепенела, покосившись на окно. Это точно не мелкие паучки. Такой звук могло издавать лишь одно существо.

Но, что самое страшное, бежать от него бесполезно. Оно было быстрее любой твари в лесу. И оно пришло по наши души.

— Ты-ы, — протяжно прошипел я, и с укором взглянул на Машу. — Где ты взяла кору Древа греха? Только не говори, что из гнезда стащила.

— Из гнезда, — призналась Маша, выдержала паузу, и закончила виновато. — Стащила.

— Вау! В Антерре твой характер заиграл новыми красками, — я ухмыльнулся, и поджал губы. — Видела пауков размером с танк?

— Н-нет.

— Теперь увидишь. И хорошенько его запомни, — я прищурился. — На том свете предкам под пиво рассказывать будем.

— А вдруг он просто, ну, гуляет? — Маша вскинула брови. — Или несет бабушке пирожки по стеклянной долине….

— Чего? — прищурился я, и заметил, что глаза Маши покраснели, а зрачки стали по пять рублей царских. — Господи….

— Да светится имя твое, да прибудет царствие твое, — Маша сложила ладони, и закрыла глаза, а затем приоткрыла один, и спросила: — Мы же молиться будем?

Какой же я дурак. Вот о чем я забыл! Вот о чем забыл! И это стало роковой ошибкой!

Местные грибы — наркотик, действующий как марихуана. Мой организм изначально был невосприимчив к ним, и я их ел без последствий, а вот люди и ангелы любили закидываться ими под вечер. И платили за них хорошо, ведь из-за грешников Костяного леса добыче грибы поддавались трудно. В моих мыслях факт иммунитета к наркотику сильно укоренился, и я так отвык от гостей, что забыл про все.

Маша ходила по хижине будто пьяная, что-то неразборчиво бормотала, с восхищением вскидывала руки рядом с барабанами, приговаривая: «О, великое творенье человека, как красив и бережен, блажен…. Нежен…. Лик! Блин! — Маша пошатнулась, и растерянно взглянула на меня. — Дрон, помоги стих написать! Про почкование андроидов!»

Голиаф зарычал, и подобрался ближе к дому, вызвав у меня чувство сведения ягодиц. Грохнулась же Маша на мою голову! А ведь жил себе спокойно, и горя не знал, но нет! Судьба распорядилась обеспечить мне приключений на одно место!

— Валим отсюда! — я схватил Машу за руку, даже одевать не стал. — Нельзя принимать бой здесь! Иначе всей моей работе конец! И нам тоже!

Но вытащить ее не получилось. Стоило шагнуть к выходу, и Маша повалилась плашмя, глухо ударившись об доски. Я тащил ее по полу, а она бормотала сонно: «Андрюш, ну еще пять минуточек!». Так же она бормотала, когда я будил ее в нашей комнате, и она не хотела вставать. Нашла время вспомнить.

Всё. Она переела грибов. Мертвый груз. Тащить ее надо на себе.

Закинув Машу на плечи, я услышал треск деревьев, и топот Голиафа. Черт. Машу бросил на кровать, услышал, что она мечтала стать актрисой, и с головой накрыл ее покрывалом. Зачарованным и огнеупорным покрывалом — сгореть заживо в нем было трудно. Еще одна идея, обернувшаяся чьим-то состоянием, но не моим. Алкоголиков в Антерре стало умирать меньше из-за поджога во сне. Домик сгорел, а алкаш лежал укутанный в огнеупорную шкуру, иногда почти без повреждений, если хорошо прикрылся. Еще я предлагал сделать огнеупорными дома, но местный капитализм от нашего далеко не ушел. Торговцы отказывались. Говорили, шкура быстро испортится, а дом — нет.

Выдохнув, я шагнул за порог, закрыл дверь, и мне сразу же перехватило дыхание. Голиаф схватил меня за шею здоровенной ладонью, и поднес к своей восьмиглазой морде почти в упор. Он был крупными, размером с три лошади, и выглядел ужасно.

Крепкий человеческий торс серого цвета, водруженный на мохнатую паучью задницу с восемью лапами. Рожа хуже, чем у Ганнибала Лектера, клыкастая пасть, и череп человеческий.

— Андарий! — улыбнулся Голиаф, и выдохнул из пасти такой едкий смрад, что меня чуть не вырвало.

— Андрей, — скривился я. — Мужик, тебе бы к дантисту сходить.

— Молчать! — рявкнул Голиаф, и с силой прижал меня к стенке. Глотку сдавил с такой силой, что у меня зашумело в голове, и мозги едва не полезли из ушей. — Слышал, у тебя тут беженец, — Голиаф принюхался, пошевелив плоскими ноздрями, — и беженец взял кое-что мое. Кору с моего корня. Не врут ли духи леса? Кто у тебя там?

— Никого, — резво отозвался я, энергично покачав головой.

— Я здесь! — задорно отозвалась Маша из дома.