Михаил Казьмин - Жизнь номер два [СИ]

Что еще? Да, в общем-то, и все. Ничего иного тут не придумаешь. Переместившись на кровать, я принялся думать о другом. О своем несостоявшемся убийце.

Вот, спрашивается, как можно скрыть одаренность? Человек же не может постоянно держать себя под контролем. Ему, человеку, нужно, например, регулярно спать. Ну да, спящий одаренный вроде как ничем себя и не проявляет. Но ведь и маскироваться под обычного человека не может, если я правильно понимаю? А еще наверняка нечто подобное уже когда-то происходило. Как там в Писании сказано? «Бывает нечто, о чем говорят: „Смотри, вот это новое“, но это было уже в веках, бывших прежде нас». [2] Еккл. 1, 10. Значит, и такое имело место когда-то. А раз имело место, значит было задокументировано — либо как раскрытое дело, с описанием метода раскрытия, либо как так и оставшееся загадкой, но и в этом случае с подробностями, которые могли бы оказаться нелишними в расследовании Шаболдина. И документы эти хранятся где-то в архивах…

Так, а это уже хоть что-то. Теперь вопрос — к кому обратиться с предложением сдуть пыль с некоторых архивных дел? К отцу? Ох, не думаю… Опять решит, что я хоть и поумнел, но пытаюсь казаться умнее, чем на самом деле, или умнее Шаболдина. К губному приставу? Тут я рискую нарваться на стандартную реакцию профессионала — вежливо выслушать предложения дилетанта, а когда тот уйдет, с издевательской ухмылочкой запихнуть их под сукно, да подальше. Нечего, понимаешь, нам свои дурацкие советы подсовывать, не учи ученого! А вот к отцу Маркелу, пожалуй, подъехать с этакой идеей и можно. Тем более, если я все правильно понимаю, документов таких в церковных архивах найдется намного больше, чем в архивах губных управ…

Что ж, решено. Закину я эту удочку сему достойному священнослужителю. Надо только придумать, как правильно свою идею подать.

У нас тут прошло обязательное мероприятие — воскресный семейный обед. Уклонение от участия в таком деле не допускалось, да мне и самому совсем не хотелось уклоняться. Где еще я смогу составить личное впечатление о тех родственниках, которых пока что так толком и не видел? Да еще для меня это первая такая возможность после вселения в Алешу Левского и нашего с ним выздоровления.

Собственно, составлять это самое впечатление начал я еще в церкви, куда мы всей семьей отправились с утра по случаю Вербного воскресенья. Ну что я могу сказать? Больше всего меня интересовала мать, к ней в первую очередь и попробовал приглядеться. Вот как хотите, а наблюдая за боярыней Левской, я все больше и больше утверждался в мысли, что она сильно нездорова. Очень сильно. Как такое могло получиться при здешней медицине, с которой я успел познакомиться, не знаю, но… Бледность и худоба Анастасии Федоровны бросались в глаза даже при специфическом освещении в храме, а уж дома-то за столом тем более. Впалые глаза, еле слышный голос, какой-то неопределенный цвет волос, замедленные движения — и куда смотрит доктор Штейнгафт?! А если учесть, что ростом боярыня обиженной не была, почти что равняясь с высоким отцом, то вся ее болезненность смотрелась еще более удручающе.

…Вот не знай я, что моя мать приходится родной сестрой боярину Волкову, никогда бы так не подумал. Ростом Петр Федорович сестре своей чуть уступал, но смотрелся этаким здоровячком, разве что лысеть уже начинал. Бороду он, в отличие от отца, не носил, ограничившись пышными бакенбардами по немецкой моде, удачно оттенявшими холеное лицо, с которого редко когда сходила довольная полуулыбка.

Супруга его, Ксения Николаевна, особого впечатления на фоне мужа не производила. Такая, знаете ли, усредненно-типовая внешность, что по фигуре, что по лицу. Даже странно как-то, что она мать такой эффектной красавицы, как Ирина, хотя сходство в лицах между матерью и дочерью замечалось сразу. Впрочем, одна характерная особенность боярыни Волковой в глаза бросилась — цепкая внимательность, с которой Ксения Николаевна осматривала все и всех, что и кто попадали в поле ее зрения. Неважно, тарелка на столе, человек напротив, слуга, вносящий перемену блюд — на всем этом боярыня Волкова на секунду-полторы задерживала взгляд, и этого, как я был уверен, хватало, чтобы увиденное отложилось в памяти для последующего анализа и разложения по всяческим полочкам в закоулках ее сознания. Интересно, как подписана полочка, на которой там нахожусь я?

А вот боярышня Волкова, она же моя двоюродная сестрица Ирина, прекрасно понимала, что при нездоровой боярыне Левской, не сильно выразительной боярыне Волковой и малолетней боярышне Левской именно она неоспоримо занимает здесь и сейчас почетное место первой красавицы. И вела себя соответственно своему пониманию, не особо, однако, выпячивая ни свою красоту, ни ее осознание. Зачем, если и так все видят?