Вероника Рот - Знак

– Прекрасно! – Ори закатила глаза. – Я ведь надела платье по настоянию тетушки именно для того, чтобы уткнуться носом в чью-то спину.

Акос первым скользнул в толпу. Он подныривал под столики с бокалами вина и протискивался между животами прихожан, пока не выбрался в первый ряд, прямо к льдине с бутонами тихоцветов. Мать была уже там. Несмотря на холод, она сняла обувь. Мама всегда утверждала, что предсказания «идут» легче, если стоять босиком.

Айджа склонился к уху брата и прошептал:

– Чувствуешь? Ток гудит как сумасшедший. У меня аж внутренности вибрируют.

Прежде Акос не обращал на это внимания, но Айджа был прав: сердце в груди так сильно трепыхалось, что, казалось, пела сама кровь. Не успел он ответить, как заговорила их мать. Негромко, но кричать и не требовалось, прихожане знали слова наизусть.

– Ток течет сквозь планеты нашей галактики, даруя нам свет как свидетельство своей силы…

Люди как по команде посмотрели вверх, на токотечение, слабо просвечивающее сквозь красный купол храма. В это время года оно почти всегда оставалось багряным, точь-в-точь как лепестки тихоцвета или стекло крыши. Токотечение было истинным признаком Тока – Тока, который струился сквозь тело каждого живого существа и пронизывал галактику, связывая всех воедино, словно нить бусины.

– Ток струится сквозь все живое, – продолжала Сифа, – создавая пространство для процветания жизни. Он затрагивает каждого, но проявляется по-разному, просеиваясь сквозь сито мозга. Он течет сквозь каждый цветок, выросший во льду.

Не только Акос, Айджа и Ори, но и остальные прихожане придвинулись друг к другу поближе, встав плечом к плечу, чтобы лучше видеть льдину и тихоцветы.

– Ток течет сквозь каждый цветок, выросший во льду, – повторила Сифа, – давая ему возможность распуститься в полной мгле. Ток дарует силу тихоцвету – нашему символу, цветку нашей погибели и нашего возрождения.

Воцарилась тишина, которая могла лишь показаться странной, хотя таковой и не являлась. Прихожане мысленно запели хором гулкую песню, ощущая прилив извечной энергии, которая управляла вселенной, так же как трение частиц управляло горюч-камнями.

Вдруг во льду что-то шевельнулось. Дрогнул один лепесток. Скрипнула трещинка. Дрожь пробежала по тихоцветам. Никто из зрителей не издавал ни звука.

Акос бросил быстрый взгляд вверх, на красный стеклянный купол, и едва не пропустил момент, когда все бутоны раскрылись. Алые лепестки развернулись, продемонстрировав яркую середку и окутав стебли. Льдина расцветилась огнями.

Люди ахнули и зааплодировали. Акос тоже хлопал, пока не заболели ладони. Отец подошел к маме, взял ее за руки и поцеловал. Для прочих она была неприкасаемой Сифой Керезет, предсказательницей, которой Ток даровал власть провидеть будущее. Но запрет не распространялся на ее мужа. Он мог прижимать кончик пальца к ямочке на ее щеке или заправлять выбившуюся из узла волос прядку, оставляя на ее плече желтое пятнышко муки, если в этот момент он замешивал хлеб.

Отец будущего не видел, зато он умел чинить сломанные вещи вроде разбитой тарелки, треснувшего настенного экрана или изношенного подола старой рубахи. Иногда Акос думал, что он может «починить» людей, попади они в беду.

Поэтому, когда отец подошел к Акосу и подхватил его на руки, тот не смутился.

– Мой маленький сынок! – воскликнул он, сажая Акоса себе на плечи. – Ох, не такой он и маленький, если честно. Тяжеленек как никогда.

– И вовсе я не тяжелый, просто ты постарел, – вякнул Акос.

– От кого я это слышу? От собственного ребенка? Хм-м, и какого же наказания заслуживает столь острый язычок?

– Не надо, пап…

Но было поздно. Оуса передернул плечами, Акос съехал по отцовской спине и повис вниз головой. Отец держал его за лодыжки. Акос, прижимая к животу задравшийся жилет, громко хохотал. Когда он окончательно сполз на пол, отец отпустил его ноги.

– Пусть это послужит тебе уроком, нахаленок! – заявил Оуса, склоняясь над сыном.

– А что, от нахальства у тебя кровь приливает к голове? – невинно заморгал Акос.

– Именно, – улыбнулся Оуса. – Счастливого Дня Цветения.

– И тебе, пап, – отозвался Акос.

В ту ночь они так долго бодрствовали, что Айджа и Ори уснули прямо за кухонным столом. Сифа отнесла Ори на диван в гостиной, где девочка с некоторых пор проводила добрую половину ночей, а отец уложил Айджу в спальне. В итоге на кухне остались только мать с Акосом. Они всегда задерживались допоздна.