Сьюзен Коллинз - Воспламенение

Извергая целый ряд ругательств, Хеймитч режет воздух за пару секунд до того, как прийти в себя. Он вытирает лицо рукавом рубашки и поворачивается к подоконнику, на который я взгромоздилась на тот случай, если придется быстро удирать.

— Что ты делаешь? — бормочет он.

— Ты велел мне разбудить тебя до того, как прибудут камеры, — отвечаю я.

— Что? — произносит он.

— Это была твоя идея, — настаиваю я.

Кажется, он припоминает.

— Почему я весь мокрый?

— Потому что я не могла трясти тебя еще активнее, — говорю я. — Слушай, если ты хотел, чтобы с тобой нянчились, тебе следовало попросить Пита.

— Попросить меня о чем?

Даже звук его голоса скручивает мой желудок в узел, наполняя меня такими эмоциями, как вина, печаль и страх. И тоска. Я даже способна признать, что отчасти там есть и она. Но у нее слишком много соперников, чтобы она могла победить.

Я наблюдаю, как Пит пересекает расстояние до стола, солнечный свет, льющийся из окна, вспыхивает в его светлых волосах так же, как первый снег на улице. Он выглядит сильным и здоровым, настолько отличающимся от страдающего от голода мальчика, которого я знала на арене. Его хромота теперь фактически незаметна. Он кладет свежеиспеченный хлеб на стол и протягивает свою руку к Хеймитчу.

— О том, чтобы разбудить меня, не заставляя заболеть пневмонией, — говорит Хеймитч, передавая ему нож. Он снимает свою грязную рубашку, оставаясь в не менее грязной футболке, и вытирается сухой частью.

Пит улыбается и окунает нож Хеймитча в белый ликер из бутылки на полу. Он вытирает чистое лезвие о свою рубашку и нарезает хлеб. Пит снабжает нас всех новоиспеченными товарами. Я охочусь. Он печет. Хеймитч пьет. У каждого из нас свой способ оставаться занятыми, держать наши мысли о тех временах, когда мы были на Играх, запертыми глубоко внутри. Только после того, как он вручает Хеймитчу корку, он впервые смотрит на меня.

— Хочешь кусок?

— Нет, я поела в Котле, — говорю я. — Но спасибо.

Мой голос не похож на настоящий, настолько он формален. Так же, как и каждый раз, когда я говорила с Питом с тех пор, как камеры закончили снимать наше счастливое возвращение домой, и мы вернулись к нашим реальным жизням.

— Пожалуйста, — отвечает он натянуто.

Хеймитч бросает свою рубашку куда-то в беспорядок.

— Брр! Вам двоим стоит потренироваться быть потеплее друг с другом до начала шоу.

Он прав, конечно. Публика будет ожидать парочку неразлучных влюбленных, которая победила на Голодных Играх. Не двух человек, которые едва ли могут смотреть друг другу в глаза. Но все, что я произношу, это:

— Прими ванну, Хеймитч.

Я прыгаю из окна на лужайку и иду по траве к своему дому.

Снег начал укладываться на землю, и я оставляю за собой следы. Перед дверью я останавливаюсь, чтобы отряхнуть влажные туфли, прежде чем войти. Мама работала день и ночь, чтобы усовершенствовать все для камер, так что, это не самое подходящее время для того, чтобы наследить на ее до блеска натертых полах. Я только перешагиваю порог, когда она взмахивает рукой, чтобы остановить меня.

— Не волнуйся, я сниму их здесь, — говорю я, оставляя туфли у входа.

Мама издает странно хриплый смех и снимает с моего плеча сумку для дичи, набитую запасами, купленными в Котле.

— Это всего лишь снег. Хорошо погуляла?

— Погуляла?

Она же знает, что я просидела в лесу половину ночи. И тут я вижу мужчину, стоящего позади нее в дверном проеме кухни. Один взгляд на его сделанный на заказ костюм и улучшенную хирургическим путем внешность сообщает мне о том, что он из Капитолия. Что-то здесь не так.

— Это больше было похоже на катание на коньках. Там действительно становится очень скользко.

— Кое-кто здесь хочет увидеть тебя, — говорит мама. Ее лицо очень бледно и я могу слышать в ее голосе беспокойство, которое она старается скрыть.

— Мне казалось, они не должны были прийти до полудня. — Я делаю вид, что не замечаю ее состояния. — Цинна прибыл раньше, чтобы помочь мне подготовиться?

— Нет, Китнисс. Это… — начинает мама.

— Пожалуйста, пройдемте сюда, мисс Эвердин, — говорит мужчина. Он жестом указывает на прихожую. Довольно странно быть сопровождаемым по своему дому, но я понимаю, что лучше по этому поводу ничего не говорить.

Пока иду, я кидаю через плечо маме уверенную улыбку.

— Вероятно, еще инструкции для Тура.

Они посылали мне информацию обо всех видах маршрутов и о том, какой протокол будет соблюдаться в каждом из дистриктов. Но поскольку мы направляемся к двери кабинета, двери, которую я никогда до этого момента не видела закрытой, я чувствую, что мысли начинают бежать в моей голове с бешеной скоростью. Кто здесь? Чего они хотят? Почему мама настолько бледная?