Ярослав Гжендович: В сердце тьмы

– Что это такое? – прошептал Спалле.

– Не знаю, – ответил Драккайнен. – Но ничего хорошего.

Ворота городка осторожно отворились, когда они подъехали, воины выбежали, заслоняя их стеной щитов от озера и призрачного корабля; а тот стоял на воде неподвижно и молча, словно ожидая.

– Появился утром, сразу как вы вышли, – сказал Атлейф после приветствий, когда они уже сидели в большом зале, трясущиеся и измученные. – Сразу встал на озере. Никто не видел, как он приплыл, никто с него не сходил. Выглядит как пустой. Лед еще не встал на озерах, но корабль принес собственный мороз. Лед – только вокруг него. Мы сперва кричали в его сторону, но это ничего не дало. Трое поплыли лодкой и взошли на лед, но едва приблизились – упали. Гери и Геральди, отец и сын. А еще Орофнир Дождевая Тень. Теперь лежат там, все поросли цветами изо льда, и никто не может принести их тела назад. Люди, которые поплыли в неудачный набег, после говорили об острове, на котором живет Песенник. Острове, где растут ледяные кусты и деревья. Наверняка там были и такие корабли. Но мы не знаем, что бы это значило. С Ледяного Острова вернулось немного людей.

Драккайнен некоторое время молчал, вертя в руках серебряный кубок с медом и специями.

– Что с Грюнальди?

– Если до этого времени не умер, будет жить, – отозвался мужчина, сидящий рядом с Атлейфом. – Порой просыпается и блюет. Немного бредит, но людей узнает. Хороший знак.

– Корабль появился в тот самый день, когда мы вышли? Не позже?

– Я ведь сказал. В тот же день.

Вуко стоял на краю пристани и смотрел на корабль. Огромный, зеленовато-стеклянный корпус колыхался на воде, лед под ним слегка подтаял, остался только продолговатый язык, на котором лежали тела.

– Это твоя работа, ван Дикен? – прошептал. – Тебе подумалось, что я скандинав, поэтому ты прислал за мной ледяной драккар, да? Ты что-то бредил о Нибелунгах. Но такое не в твоем стиле. Ты же знал, что я на борт не взойду. В твоем стиле – Босх. Не вижу я тут твоей руки. Ты любишь чванливый сюрреализм и голландских мастеров шестнадцатого века. А этот корабль выглядит по-другому. У меня мама была художницей, почерк мастера я различать умею, пусть даже такого жалкого бумагомараки, как ты. Этот корабль сделал кто-то другой.

– Ты ведь не хочешь туда лезть? – спросила Цифраль. – Это ловушка.

– И что за ловушка?

– Что-то притягательное. Как блесна на кончике лески. Что-то, привлекающее внимание того, кто ищет ответы и не знает, что делать дальше.

– Если честно, не знаю. Копье пропало. Ван Дикен жив. Колючее Сердце погиб, спасая мне жизнь. Поражение.

– Мы живы. Как и остальные. Ты потерял одного, но трое вернулись. Могло быть и хуже.

Драккайнен встал и взглянул на воду. Та была мутной, словно по ней текли молочные испарения. Длинной полосой, от помоста до борта корабля. Поверхность была покрыта беспорядочно плавающими иголками льда, которые ложились на воду и превращались в тоненькие плитки, соединялись в блестящую поверхность.

А потом поверхность эта вдруг замерзла с мелодичным, хрустальным звоном, соединяя причал и корабль тропинкой льда. Морозное дыхание пахнуло ему в лицо.

– Вуко, нет… – попросила Цифраль.

Драккайнен уселся на край причала и осторожно поставил подошву сапога на свежий лед. Тот легонько затрещал, но выдержал.

– Не делай этого, не глупи, – повторила Цифраль.

Он молчал и осторожно делал шаг за шагом, выпуская изо рта огромные клубы пара.

Фея летела рядом с его головой с сосредоточенным выражением на лице, сопровождая в мрачном молчании, пока он подходил к борту и осторожно поднимал лежащих людей. Негнущихся, покрытых космами инея, как серебристым мхом, из которого торчали маленькие ледяные цветочки с хрупкими стебельками и листьями: они крошились от прикосновения руки.

Поднимал их, одного за другим, замерших в странных, выгнутых позах, легких, словно пустые скорлупы, и переносил на причал.

Стоял потом над ними, грея ладони под мышками, и задумчиво смотрел на корабль. На форштевень с головой ледяного дракона с пастью, полной ощеренных сосулек, и с узкими змеиными глазами. Поверхность чудища покрывало сложное плетение узоров.

Потом раздался странный скрип, и рот одного из трупов раскрылся, выпуская облачко пара. Вуко окаменел, встретив взгляд покрытых инеем, замороженных бледных глаз.

– Отвращение , – раздался странный голос: словно треск лопающегося льда. Голос говорил по-английски. – Да, это было отвратительно. – Голос продолжал монотонно, словно что-то читая. – Но если у человека хватит мужества, то он признается, что отвратительная откровенность этого призыва пробуждает в нас слабый ответный отголосок, смутное подозрение, что скрыт в нем смысл – смысл, который может открыться вам, так далеко ушедшим от мрака первых веков.