Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

– Он в этом живет? Где?

– Это укладывается, как он захочет. Это Деющий. Я ведь говорил вам.

– Откуда нам было знать, что все это правда? Всегда ж чуток придумывают, чтобы звучало интереснее.

– Чему тут, piczku materinu , быть интереснее? Трёхнулся совсем?

Ждали.

Мороз пробирал до мозга костей, но по крайней мере их присыпал толстый слой снега.

– Не засыпайте, perkele , а то не проснетесь!

Это тянулось несколько часов – часов бесконечных. Они лежали, укутанные в меховую одежду и прикрытые маскирующими комбинезонами, но холод запускал вездесущие щупальца к пальцам ног и к шеям. К тому же на скальной полке, где они притаились, дул ветер. Причем люто.

Но через пару часов что-то начало происходить. Сначала стало видно идущих отовсюду Людей Змеев. Маленьких с вершины, словно мураши, шагающих длинными шеренгами, как вращающийся железный за́мок был муравейником, куда они тащили сосновые иглы.

Сходились они с полчаса и в конце концов создали на безопасном расстоянии от за́мка буро-черный полумесяц голов, будто кто-то просыпал на снег горсть мака.

А потом снова приехал фургон. Другой, хотя тоже монструозный и угловатый, окованный железом и ощетинившийся шипами. У этого картинок на бортах не было; он был мрачным, черно-ржавым. Подкатил под за́мок и замер.

Над толпой разносился ропот, подобный шуму моря.

– Не спите?! – спросил Драккайнен. – Что видно?

– Чисто, – прохрипел Грунф.

– Никого, – вторил ему Грюнальди. – Только ног не чувствую.

– А ты шевели пальцами в сапогах, – посоветовал ему Драккайнен, отстегивая футляр на Копье Дураков. – Если нам повезет, гадский гад выйдет. Небось, толпа для того и собралась.

Он подполз немного вперед и выглянул.

Крепость Шип начала менять форму. Некоторые элементы притормаживали, другие переставали вращаться; шестерни заходили друг в друга с глухим громыханием стали, передвигались какие-то рычаги и сцепки. Перед вращающейся шипастой астролябией размером с офисное здание выстраивался помост, заканчивающийся полукруглыми подмостками. Постепенно, кусок за куском, в громыханье и скрежете железа.

– Чудесно, paskiainen , теперь только выйди… – процедил Вуко, подтягивая ближе копье. – Ну, давай к папочке.

Воз тоже заскрежетал, на нем отодвинули мощные запоры, и ощетинившийся острыми болтами поддон, похожий на рампу парома, опустился.

Они услышали топот множества подкованных сапог, а потом увидели десятка полтора Змеев, что тянули за цепи.

– Дракона ему привезли, – предположил. – Наконец-то падали удалось.

Но это был не дракон.

– Jebem ti duszu … – пробормотал Драккайнен ошеломленно.

Цепи были привязаны к сети, а сеть держала круглый каменный диск, весь час медленно круживший вокруг своей оси, двигаясь над землей, словно на воздушной подушке. На камне сидел худой, словно дервиш, старик, похожий на обезьяну. Сидел со скрещенными ногами и руками, упертыми в колени, с опущенной на грудь головой.

– Perkele … – снова процедил Драккайнен. – Бондсвиф?! Оба Медведя?!

Замо́к заскрежетал в последний раз, и на помосте появился ван Дикен. В том же длинном плаще и с волосами, зачесанными назад, поблескивающими, как перья ворона. Опорой ему служил огромный топор с двумя лезвиями и топорищем, оплетенным змеями, что угрожающе разевали пасти.

– Ты все же воспользовался моим гостеприимством, Бондсвиф! – голос ван Дикена гремел, словно из колонок стадиона и эхом катился по горам.

Он вытянул руку и ткнул во вращающегося старика пальцем.

– Взгляните на него! Взгляните на последнего Песенника! Того, что сидел в пещере под Стонущей горой и осмеливался смеяться надо мной! Осмеливался смеяться над моими трудами! И где он сейчас?!

Толпа зарычала. Но без усиления это все равно напоминало отдаленный шум. Ничего особенного.

– Где твоя сила, Бондсвиф?! На этой земле по самое море – всего один Деющий! Только один, и он дает власть Змеям! Нет здесь места таким трусливым свиньям, и они ничего не могут поделать! Ничего! Ты можешь лишь вращаться на своем подносе и тосковать по нирване!

Очередной рык с тем же незначительным эффектом.

Драккайнен стал нервно развязывать завязки футляра.

– Jebem ti svinjsku mater …

Но тогда что-то начало происходить. Воздух вокруг Бондсвифа загустел, камень стал вращаться быстрее. На нем появились искры и разряды.

– Ты никто, ван Дикен, – голос Бондсвифа звучал как шепот, но шепот мощный; казалось, издают его сами горы. – Ты никто из ниоткуда. Ничего не понимаешь. Ты словно капризный ребенок, который все ломает и поджигает для чистого удовольствия, получаемого от разрушения. Даже имя твое ничего не значит. Оно как пердеж. Я ухожу, потому что не желаю смотреть на дело твоих рук. Оно наполняет меня отвращением. Ухожу, потому что пришло мое время.