Борис Сапожников - Звезда и шпага

— И что же? — с трудом пожал плечами Кутасов. — Выбора у нас нет, как бы заезжено это не звучало. Неси карту, Андрей. Нам нужна победа.

Когда Омелин принёс карту, Кутасов попытался сесть ровно, чтобы нормально видеть её, так что комиссару пришлось подоткнуть ему под спину скатанную шинель. Комбриг разложил карту перед собой и принялся вчитываться в «легенду». Казаки сильно удивились бы, доведись им увидеть эту карту. Она была отпечатана на хорошей бумаге, какой не будет ещё несколько сотен лет.

— Значит так, Андрей, — оторвавшись от «легенды» сказал Кутасов. — Ближайшее место, где мы сможем изменить историю — это разгром под Сакмарским городком. Кстати, ты проследил, чтобы оттуда вывели всех офицеров РККА и рекрутские полки?

— Да, — кивнул Омелин. — После взятия Сеитовой слободы, я настоял на их переводе на Южный Урал, там очень сильно рабочее движение, так что недостатка в рекрутах не будет.

— Отлично, — покивал Кутасов. — Скоро и я отправлюсь туда, как только бригврач Чернышёв, решит, что я смогу пережить это путешествие. — Он усмехнулся. — Теперь о деле. Собирай всех солдат «нового строя», формируй из них полки, мои офицеры тут тебе помогут, и двигай с армией Пугачёва. Не сегодня-завтра он выдвинется к Яицкому городку, встретившись с войсками Голицына у Переволоцкой крепости, отступит к Сакмарскому городку. Первого апреля будет битва. Выиграть её навряд ли удастся, так что тебе придётся свести её, так сказать, к боевой ничьей.

— В смысле? — не понял последнего выражения Омелин.

— Надо не допустить полного разгрома и нанести армии Голицына такие потери, чтобы он не смог продолжать карательную операцию.

— Но ведь и с нашей стороны потери будут чудовищны, — покачал головой комиссар.

— Тут война идёт, Андрей, — резко ответил ему комбриг. — Кровавая и жестокая, как Гражданская или Первая Империалистическая. И убивают тут очень многих.

— Но ведь мы рискуем потерять почти всех солдат «нового строя», — зашёл с другой стороны Омелин.

— Преображенский и Семёновский полки после Нарвы тоже едва насчитывали половину списочного состава, — отрезал Кутасов, — однако теперь они — символ русской гвардии. А даже если они погибнут полностью, как батальон Рыжкова, мы сделаем из них превосходных мучеников. Ты, надеюсь, уже работаешь над этим, Андрей?

— Работаю, — ответил тот раздражённо, хотя как раз в этом направлении работа шла как нельзя лучше. — Всё это поповским мракобесием попахивает. Мучеников каких-то придумал, ещё святых своих заведи.

— Надо будет, и заведём, Андрей, — махнул рукой Кутасов, тут же скривившись от боли. — Ты пойми, сейчас не двадцатый век, народ без бога и попов — никуда. Вот ты отказался работать вместе с духовенством, а зря. На одном учении Маркса и Энгельса далеко не уедешь. Опираться на крестьянство надо — рабочих даже здесь слишком мало, и все они — те же крестьяне.

— Сначала поповство, — нахмурился Омелин, — а теперь ещё и эсерские идеи.

— Здесь тебе не Москва тридцатого года! — вскричал Кутасов. — Надо быть гибче, искать союзников не только там, где предписывает Партия и марксизм-ленинизм, а всюду, где это возможно. Как первые коммунисты, в пятом и в семнадцатом году. Мы сейчас, фактически, в том же положении, понимаешь! Да что там, нам куда тяжелей. Мы не можем опереться на интеллигенцию, на разночинцев, тех, кто делал бомбы с конца девятнадцатого века до Октябрьской революции, и подрывал ими царских холуёв и самих самодержцев.

Столь длинная речь оставила комбрига совершенно без сил. Он откинулся на подушки и скатку, прислонившись затылком к тёплой стенке печи.

— В общем, я понял тебя, Владислав, — кивнул впечатлённый Омелин. — Я возглавлю полки «нового строя» в Сакмарском городке. Победы обещать не могу, но твою боевую ничью — точно.

Он поднялся с кровати раненого.

— До встречи на Южном Урале, Андрей, — протянул ему руку Кутасов. — Оставь мне хоть одного комиссара из нашего времени для пропаганды.

— Оставлю, — кивнул Омелин, пожимая руку. — Батальонного комиссара Серафимова оставлю. До встречи, Владислав.

Когда нам навстречу выскочил косматый мужик в добротном малахае, один из моих карабинеров едва не всадил в него пулю, приняв его за упыря или оборотня. Я и сам, надо сказать, немного струхнул — уж очень дикой наружности был этот селянин. Но вместо того, чтобы кинуться на нас, оскалив клыки, он сорвал с головы шапку и, отчаянно сминая её в ладони, обратился к нам: