Борис Сапожников - Звезда и шпага

И вот теперь пришли чёрные времена для пугачёвского восстания. Бездарного генерала Кара, трусливо бежавшего в Москву, сменил энергичный и талантливый полководец Бибиков. И в подчинении у него был не жалкий корпус, а десять полков пехоты и кавалерии, гарнизоны городов и крепостей, лежавших на пути следования армии и остатки корпуса Кара. Разделив армию на две бригады и подчинив их Голицыну и Мансурову, Бибиков, можно сказать, взял армию Пугачёва в клещи. Города и крепости, занятые пугачёвцами, падали один за другим. Снята долгая осада Оренбурга. Пугачёв терпит поражение в Татищевой крепости и лишь ценой гибели полка атаман Овчинников отходит обратно в Берды. Правда, сам атаман сумел-таки вырваться с тремя сотнями казаков и закрепился в Нижнеозёрской крепости.

Чесноковки — второе по тяжести поражение, где не помогли впервые использованные войска «нового строя». В этом страшном бою сгинул победитель Кара — Зарубин-Чика, немногим позже попал в плен лихой атаман Хлопуша. Но гибнут не только пугачёвцы. В Татищевой крепости убит батальонный комиссар Каменков. Умер от ран старший политрук Васильченко. Бахмутские гусары зарубили под Самарой политрука Черкасова, вроде бы дальнего родственника популярного киноактёра, и пять младших политруков из пугачёвцев. Лихой казак капитан Малахаев, ветеран Первой конной, лично знавший товарищей Ворошилова и Будённого, сгинул в бою под Алексеевском. Старший лейтенант Юнусов, взявший негласное шефство над башкирами Юлаева, погиб под Чесноковками, нанизанный на пики луганских улан, точнее зовутся они ещё пикинерами. Там же был убит вместе с батальоном солдат «нового строя» майор Рыжков. Подполковник Сваржинский захвачен вместе со многими офицерами Зарубина-Чики двумя днями позже. Сам комбриг Кутасов едва спасся из Сеитовой слободы, после длительного боя его неполный полк «нового строя» вышел из осаждённой крепости, а самого комбрига, раненного, буквально, вынесли на руках.

И вот теперь Пугачёв исходил яростью в своих «царских палатах» в Бердах и требовал к себе «полковника нового строя», а Кутасов лежал в той же избе, где сидел сейчас у окна полковой комиссар Омелин. Раны комбрига были слишком серьёзны, и как бы тот не порывался встать и идти с докладом к Пугачёву, сделать этого не мог. А, как любил говаривать покойный ныне старший лейтенант Юнусов, если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт к горе. Поэтому визиту Его императорского величества казацкого царя Петра Третьего Романова, он же Емельян Иванович Пугачёв, полковой комиссар Омелин ничуть не удивился.

Пугачёв не вошёл и даже не ввалился, а, буквально, ворвался в дом, впустив поток свежего холодного воздуха. При нём был его небольшой двор из «думного» дьяка Почиталина и секретаря военной коллегии Горшкова. Впрочем, последние держались за спиной «казацкого царя», чтобы ненароком не попасть в его поле зрения, ибо Пугачёв был в ярости. Он с размаху хлопнулся на лавку у длинного стола, за которым собиралась большая семья вдовой казачки. Мокрой шубы не снял, так что на пол вокруг него потекли струйки грязной воды — на улице шёл сильный дождь.

— Ну и где мой «полковник нового строя»?! — тут же вскричал Пугачёв. — Отчего не вышел к своему государю?!

Манера речи «казацкого царя» была довольно забавной. В ней мягкое южнороссийское «гэ» смешивалось с нарочитым волжским «оканьем», делая речь Пугачёва смешной. Однако сейчас вскочившего на ноги Омелина смеяться совершенно не тянуло.

— Кутасов болен, — ответил он, опуская обращение «ваше императорское величество», не пристало такое комиссару РККА, — и с постели подняться пока не в силах.

— Ну, что же, я хоть и царь, да не горд, — усмехнулся Пугачёв, сбрасывая мокрую шубу прямо на пол. — Веди меня к нему в светёлку.

— Идемте, — кивнул Омелин, которому так и хотелось добавить сакраментальное «гражданин Романов».

Комбриг Кутасов лежал в отделённом от общей комнаты занавеской углу, вроде бокса в больничной палате. Ран на его теле бригврач Чернышёв около десятка, и человек не с таким железным здоровьем давно умер бы, однако Кутасов жил и даже пребывал в сознании, не давая бригврачу колоть ему морфий для облегчения страданий. А то, насколько они велики, видно было невооружённым глазом.

Вид Кутасова произвёл впечатление даже на разъярённого Пугачёва. А уж когда комбриг попытался подняться с постели, при этом лицо его исказило такое страдание, что Омелин невольно скривился, «казацкий царь» аккуратно положил ему руку на здоровое плечо и мягким движением вернул обратно в постель.