Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

Джон Фарбах лежал, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Он помнил бой, помнил страшный удар, обрушившийся на «Гетман Хмельницкий», но будь он проклят, если он понимал, как он очутился тут. И вообще, где именно это «тут»? Где его люди? Что с его базой?

Командор перевернулся на спину, дотронулся до головы, груди… и вдруг понял, что вместе с мостиком «Гетмана Хмельницкого», его экипажем исчезла и та одежда, что была на нем в последнем бою. Он остался без ставшего для него второй кожей бело-синего мундира командора, без оружия, без визора, без нижнего белья — в чем мать родила он лежал на черном камне, словно кому-то доставило удовольствие таким образом поиздеваться над стариком.

Оскорбленная гордость и гнев подстегнули командора: он вскочил, пошатнулся от нахлынувшего головокружения, но удержался на ногах. И тогда заметил еще одну странность: пока он лежал на обсидиановом поле эта… вещь была совершенно невидимой, прозрачной, но стоило подняться — и оказалось, что он по пояс стоит в чем-то, похожем на туман, но туманом не являющимся. Мелкая-мелкая черная пыль, как растертая несколько раз сахарная пудра, покрывала все поле обсидиана ровным, гладким слоем. Фарбах опустил руку в «пыль» — и ничего не ощутил: это «нечто» обтекало руку, не вызывая никаких ощущений. Как будто он стоял в голограмме.

Два звука безраздельно доминировали над черной гладью. Тихий-тихий шелест — командор сравнил его с падающими крупинками в песочных часах, — и очень низкий, мерный гул, ощущаемый скорее кожей, чем слухом. У звуков не было источника: они просто неслись отовсюду, они просто… были.

Командор медленно повернулся, оглядываясь по сторонам. Ни ориентиров, ни направлений — везде взгляду открывалось одно и то же, что сверху, что снизу. Черная бесконечность. Пустота.

— Кто вы?! Что вам нужно от меня?! — преодолевая застилающую глаза ярость, прохрипел командор.

Перед ним вдали мрак рассекла одинокая зарница. Потом вторая. Третья. Они вспыхивали и гасли, как маяк в ночи.

Фарбах несколько мгновений смотрел на отдаленные искры, считая про себя вспышки. Потом оглянулся по сторонам и неторопливо зашагал по направлению к манящим огням.

Сначала Вещунье показалось, что она сходит с ума.

Когда погасли фонари, она даже не успела толком испугаться, хоть прекрасно понимала: в ее положении остаться в темноте — верный путь к тому, чтобы бродить здесь до бесконечности, или просто свернуть шею. Но прежде чем она успела проникнуться этой мыслью, девушка поняла, что прекрасно видит в кромешной тьме.

Очень странное чувство: как если бы у нее вдруг появилась вторая пара глаз. И если ее родные глаза сейчас не видели ровным счетом ничего, то для новых темноты будто не существовало.

Вторым потрясением было то, что визор не отвечал. Не было ни идентификатора, ни реакции на команды: надежнейшее устройство просто взяло и прекратило работать. Вещунья с испугом посмотрела на управляющий браслет — и увидела именно то, чего и боялась: ни индикаторов, ни подсветки клавиш. Воспоминание о погибшей так нелепо Мурене еще были слишком свежи — девушка потянулась к дыхательному аппарату за плечами, но на полпути рука остановилась на затылочной части шлема. Вместо гладкой полусферы пальцы наткнулись на растрескавшуюся, покоробившуюся поверхность, а от основания шеи до самого затылка шел извилистый разлом, достаточно широкий, чтобы просунуть в него два пальца. Девушка так и сделала, дотянулась до шеи — и под пальцами, даже сквозь материал перчаток, почувствовала грубую, неподатливую массу, в которую превратились залитые кровью волосы. Ничего удивительного: чтобы расколоть шлем таким образом, требовался удар чудовищной силы, — а подобное не могло пройти без последствий. Но почему она не чувствует ни боли, ни неудобств? Почему она до сих пор жива, после такого удара?

Вещунья чувствовала, что понемногу теряет над собой контроль — и ничего не могла поделать. Она не понимала, что происходит, не понимала, реальность это или всего лишь бред угасающего сознания… Ей было просто страшно, так страшно, как никогда в жизни — и ничто не могло помочь ей справиться с этим.

Она беспомощно развернулась на одном месте: надо же что-то делать… но что? Куда идти? Она помнила, как погибли все, кто были с ней, помнила поток пламени с первой палубы, где их ждал Черныш… Оставался Псих — он шел к мостику, может, он еще где-то там…

До Вещуньи вдруг дошло, что она-то и толком не представляет, где находится. Вокруг возвышались груды всякого хлама, изувеченного до неузнаваемости, а над головой было почти сорок-пятьдесят метров свободного пространства. Она отошла от кучи, откуда только что выползла, обошла вонзившийся в палубу зазубренный треугольный обломок, очень похожий на половину крыла «Жнеца» — и вновь застыла на месте всего в сотне шагов от раскрытого ряда ангарных створок, за которыми на нее смотрели мириады звезд.